Тётя поджала губы, достала батистовый платочек и, сложив руки на коленях, перешла в наступление:

– А, по-твоему, будет и второй встречный? И третий? Интересно узнать, с чего вдруг такая уверенность?

– Что вы хотите этим сказать, тётя? – ответила Иррис, стараясь выглядеть вежливой и смиренной.

Их взгляды скрестились. Ярко-голубые глаза Иррис, в которых ей с трудом удавалось погасить раздражение, и такие же голубые, но словно подёрнутые белёсой дымкой мадверского тумана холодные глаза тёти Огасты.

– А то, что ты напрасно ждёшь других предложений.

– Это почему же? – Иррис расправила плечи, предчувствуя, что ничем хорошим этот разговор не закончится. – Разве среди тех, кто посещает этот дом, мало достойных мужчин?

– Вот именно, что немало! В мой дом последнее время приезжает, пожалуй, даже слишком много мужчин! – воскликнула тётя, и руки её стали нервно теребить кружевную кайму платочка.

– А разве вы не сами этого хотели? Намекали мне, что неплохо бы уже оставить траур и задуматься о будущем? Я следовала вашим советам. И разве кто-то из этих мужчин дал хоть малейший повод? Что в этом плохого? – спросила Иррис негромко, всё ещё пытаясь погасить зародившуюся искру грядущей ссоры.

Но искра гаснуть не хотела.

– Да всё! – отрезала тётя жёстко. – Потому что когда я говорила тебе задуматься о будущем, я рассчитывала на трезвость твоего ума и практичный подход к делу.

– Знаете тётя, с умом у меня всё вроде бы в порядке. Вы захотели, чтобы в этот дом приезжали мужчины, хотя я и не горела желанием их видеть. А когда они стали приезжать, выяснилось, что вы имели в виду что-то другое. Так что именно, тётя?

Иррис сложила руки на коленях, зажав пальцами взятую из букета высушенную розу. На ней ещё остался один шип, и она трогала его пальцем, чувствуя лёгкое покалывание.

Этот разговор лучше завершить мирно.

Она живёт в этом доме лишь по доброй воле тёти Огасты, лишь потому, что ей больше некуда пойти. Ну и ещё потому, что отец решил – так для неё будет лучше. Почему он так решил, она не знала, но перед смертью он успел передать остатки своего имущества в управление тёте, которая обязалась вести суды по долгам. Так что не стоило её злить.

– А ты хоть иногда задумывалась, зачем они приезжают? – спросила тётя голосом, полным сарказма.

– И, по-вашему, зачем же? Разве не затем, чтобы побеседовать о литературе, послушать музыку и выпить чашку чаю? Разве это нарушает хоть какие-нибудь правила приличия?

Тётя Огаста отшвырнула платочек, и Иррис поняла – искра разгорелась в пожар.

– Зачем они приезжают? – произнесла она с вызовом. – Да, милая, ты права. Они приезжают как раз затем, чтобы насладиться твоими речами и этими книгами, которыми доверху завалена твоя комната. Послушать, как ты поёшь, играешь на дзуне и клавесине, поспорить с тобой о чём-то известном одним Богам и всей этой алхимической мерзости, посмотреть, как ты смеёшься, бегаешь за мячом и декламируешь поэмы Оллита. Если ты об этом, то да, ты права. Именно за этим! Они приезжают снова и снова. Но когда я говорила о здравости и практичности ума, я подразумевала, что ты будешь уделять внимание тем мужчинам, которые, как ты должна понимать, способны составить твоё счастье… в нынешнем твоём положении. А вот к ним относятся как раз те, от общества которых ты поспешила избавиться.

– Составить моё счастье? И вы полагаете, что пустоголовый мэтр Гийо и есть моё счастье? Хотя я понимаю, что это всего лишь оборот речи. Но вы ставите мне в упрёк то, что мне нравится общаться с интересными умными людьми?

В комнате было жарко, заходящее солнце золотило резную раму зеркала, рассыпая по полу разноцветные круги. На лбу тёти залегла глубокая складка, и это означало крайнюю степень гнева, потому что хмурила лоб она исключительно редко, боясь появления морщин.