– У нас это просто не принято…

– Суровая простота? – поддразнила она.

– Если хочешь – да. – И процитировал запомнившиеся стихи – «Тяжелую науку мы прошли, как строить города в лесах косматых, водить в морях полярных корабли, навстречу солнцу плыть на стратостатах. Не плача, мертвых хоронили мы, на праздник часто только воду пили, встав на пороге смертоносной тьмы, у господа пощады не просили. Мы только думали богато жить, и лучшим другом нам была надежда, и девушек просили нас любить – какими есть – в рабочей прозодежде…»[1]

– Да, суровая простота! – задумчиво повторила она. – Но, может быть, это лучше нашего суетного и безжалостного мира? – она посмотрела на Толубеева с надеждой.

– Это просто – мой мир! – напомнил он. – И я не хочу другого.

– Значит, я должна принять твою веру, – тихо сказала она. – Как девушка протестантка, полюбив католика, переходит в его веру…

Он промолчал. На протестантку она никак не походила, да и весь уклад этого дома, этот торжественный обед, это прекрасное и, наверно, очень дорогое платье, – все это было в таком противоречии с ее словами, что превращало их в игру.

Но она и сама оборвала разговор, принялась угощать его, ухаживать за ним, изображая любящую жену, наконец-то дождавшуюся мужа и стремящуюся доставить ему максимум удовольствия. И он невольно подчинился и этой милой игре.

И весь уик-энд был чудом: с лыжами, с долгим сидением у камина, с ласковыми словами, с веселым ужином около полуночи.

Утром он проснулся оттого, что она пристально и даже сурово разглядывала его лицо, сидя возле кровати на низеньком стуле. Она была уже одета по-городскому, и он невольно взглянул на часы. Было десять.

– Что ты так смотришь на меня?

– Хочу понять.

Нагнулась, поцеловала долгим поцелуем, выпрямилась, пошла к двери.

– Поторопись к завтраку!

Он торопливо побрился и вышел в столовую.

Сейчас она была задумчивой, немного грустной. Он подумал: «Жалеет о разлуке!»

После завтрака она сказала:

– Ты можешь остаться на весь день. Я позвоню Свенссонам, чтобы они захватили тебя на своей машине.

– Нет, я поеду с тобой.

– Спасибо.

Убрала посуду, приготовила свой чемодан. Владимир изредка ловил ее задумчивые взгляды. Потом присела к пустому столу, положила подбородок на ладони, долго смотрела, вдруг спросила:

– Что тебя интересует в Германии?

– Ты хочешь быть моими глазами?

– Нет, твоей душой! – ответила она слишком серьезно.

Он подумал: больше ты никому не можешь довериться! Любимый человек – это и есть твоя душа. Ты знаешь ее душу, почему же ты полагал, что она не узнает тоску твоей души? Господин Арвид Масон – не столько ее отец, сколько твой противник. А она – твоя порука и твоя защита. Пусть она будет твоими глазами и твоей душой, может быть, ей будет даже легче жить.

– Почему ты молчишь? – спросила она.

– Я думаю. То, о чем я могу попросить тебя, опасно…

– А ты думаешь, что состоять в Сопротивлении не опасно? Я ведь не знала, кому помогаю. Предыдущая группа на нашей станции Скрытой Дороги осенью прошлого года приняла английского летчика и переправила его в Исландию. А через неделю он оказался в Берлине и выдал всех, кто ему помогал. Они получили по десять лет тюремного заключения!

– Надеюсь, что их освободят значительно раньше…

– Ты убежден в этом? – строго спросила она.

– Дорогая моя, за нашими плечами не только наша сила и сплоченность, но и наша история! И разве вы, работающие в Сопротивлении, не видите этого?

– Мне кажется, что многие участники Сопротивления действуют по странному принципу: болеют за слабую команду.

– А ты?

– Я болею за тебя… Но это только поможет мне выполнить твою просьбу!