– Ой, какая икра кислая! – завопила кикимора, деланно кривя рот.

– А мясо-то протухло! – подтвердил Йог и хихикнул.

– Кисло! Кисло!!! – завопили с левой стороны столов.

– Тухло! Тухло!!! – поддержала нежить справа.

Мара и Лихо молча встали и посмотрели друг другу в глаза. В их душах бушевала страсть.

Избушка, глядя на влюбленных и, отправляя в жерло печи очередную порцию спиртного, мрачно думала: «Хотел бы я поглазеть на этих голубков лет эдак через триста».

Королева прильнула к губам жениха и молодые, забыли обо всем на свете. Зрители смолкли. Но уже через пару минут им наскучило таращиться на потерявших голову влюбленных, и многие уткнулись в тарелки.

– Да хватит вам! – зевнул, наконец, Иван Песий Сын. – Жрать сильно хочется!

Мара и Лихо, опомнившись и, оттолкнувшись друг от друга, торопливо сели на место. Королева зашлась краской смущения и не знала, куда девать свои колдовские зеленые глаза.

– Ох, как тут все тухло! – раздался голос в дверях.

Молодожены пожали плечами и обречено встали.

Возле растерянного швейцара появился Кащей Бессмертный в золотой диадеме, из которой зловещими пиками глядели в потолок три драконьих клыка. Бессмертный министр опирался на черный меч, испускавший мрачное сияние. Лезвие оружия было покрыто искрящимися рунами, а эфес был выполнен в форме черепа неведомого монстра, в чьих пустых глазницах хищно мерцали рубины.

– Убить, иль не убить – вот в чем вопрос?! – с усмешкой продекламировал Кащей. – Достойно ль королев мочить в сортире?

Гвардейцы, по сигналу Нектария, ринулись было к мятежнику, как из-за спины Кащея показались лучники. Тускло блеснули ядовитые для упырей серебряные наконечники стрел. Королевская охрана в растерянности остановилась. Сейчас их алебарды и парадные палаши были бесполезны.

– Увы, – вздохнул министр, – ни прошлого, ни будущего не существует. Есть только миг, связующий жизнь и смерть. И все в мире стремится к завершенности. Сами того не замечая, мы бродим по кругу. Основываем царства острием меча и им же обеспечиваем закон. Тысячи лет мы поем одни и те же песни, и их сила так велика, что может быть и Марогорья уже не будет, а плач нашей души – останется. А потомки-дегенераты плюнут на нас с самой высокой колокольни и заявят, что слыхом про нас не слыхивали, а сами, как послушные марионетки снова будут играть в театре Богов паскудную пьесу бытия! Но мне надоело! Слышите вы, жалкие прихлебатели Черенбога и Дыя, – надоело жить в вашем балагане! Где они, эти ленивые боги, взирающие на нас с небес и из самых глубин ада? Почему они нежатся на подушках, в то время, как нас заставляют любить и ненавидеть, убивать и миловать. Хватит! Я не домашняя зверушка! Я – бессмертный, а значит – равный богам!

– У-у-у… – протянул Йог. – Вот мы и приплыли.

– Да он же пьян! – топнул ногой Лихо. – Выведите его отсюда!

Гвардейцы сделали робкий шаг. Тут же одна из стрел, рассекая воздух, вонзилась в могучую грудь. Упырь вздрогнул, закатил глаза и рухнул на пол, вываливая наружу посиневший раздвоенный язык.

– Убийца! – Мара бросила обвинение в лицо мятежнику, и ее зеленые глаза гневно сверкнули.

В воздухе со всех сторон запахло магией. И тут же лучники пустили в солдат и гостей тучу смертоносных стрел. Нежить завизжала, кидаясь в разные стороны. Упыри же, выхватывая из ножен каленую медь, ринулись на врага. И завязалась бойня.

Кащеевы приверженцы выпустили вперед мечников, а из-за их спин смертельным серебром поливали лучники. Уж что-что, а планировать заговоры министр умел!

– Ах! – вскрикнула Мара и, всплеснув руками, стала медленно оседать на пол, но этого уже ни кто, кроме вмиг побледневшего Лиха, не заметил.