– Панове-братья, место для рогоносца, не то забодает!

С этими словами он подошел к двери, ударил в нее Чаплинским, открыл и выбросил подстаросту на улицу.

Потом спокойно уселся на старом месте, около Зацвилиховского.

В избе на минуту воцарилась тишина. Сила, проявленная Скшетуским, внушила к нему уважение шляхты. Потом раздался взрыв всеобщего хохота.

– Виват вишневецкие офицеры! – кричали одни.

– Он в обмороке… весь в крови! – кричали другие, заглядывая за дверь, чтобы узнать, что теперь сделает Чаплинский.

– Слуги его поднимают.

Лишь небольшая горсть сторонников подстаросты молчала и, не решаясь вступиться за него, поглядывала хмуро на наместника.

– Правду говоря, пристает он, как муха! – сказал Зацвилиховский.

– Какая муха – комар, – сказал, подходя, толстый шляхтич с бельмом на одном глазу и со шрамом величиной в талер на лбу. – Комар, а не муха! Позвольте вам, ваць-пане, засвидетельствовать готовность к услугам! – сказал он, обращаясь к Скшетускому. – Ян Заглоба, герба Вчеле, что может узнать каждый хотя бы по той дыре, которую мне пробила во лбу[7] разбойничья пуля, когда я по обету шел в Святую Землю отмаливать грехи своей юности.

– Будет вам! – сказал Зацвилиховский. – Вы когда-то сами говорили, что вам прошибли лоб в Радоме пивной кружкой.

– Разбойничьей пулей, умереть на этом месте! В Радоме было другое!

– Может быть, вы и дали обет идти в Святую Землю, но что не были в ней, это верно.

– Не был, ибо еше в Галате сподобился принять мученический венец! Если лгу, то я собака, а не шляхтич!

– Врете и врете!

– Будь я шельмой, если вру!.. Ваше здоровье, пан наместник!

Тем временем подходили и другие знакомиться с паном Скшетуским и свидетельствовать ему свое почтение, – все не любили Чаплинского и радовались его посрамлению. Странная и до сих пор непонятная вещь, что вся шляхта в окрестностях Чигирина, все мелкие землевладельцы, арендаторы, даже люди, служившие у Конецпольских, все, зная по соседству о распрях Чаплинского с Хмельницким, были на стороне последнего. У Хмельницкого была слава знаменитого воина, оказавшего немалые услуги в разных войнах. Знали также, что сам король сносился с ним и высоко ценил его мнения, на все происшествие смотрели только как на обычную ссору шляхтича с шляхтичем, каких были тысячи, особенно на окраине. И все становились на сторону того, кто сумел приобрести больше расположения, и никто не предвидел, какие страшные последствия это будет иметь. Только позднее вспыхнула ненависть к Хмельницкому в сердцах шляхты и духовенства обоих исповеданий.

К пану Скшетускому подходили с квартами, говорили:

– Пейте, пане брат! Выпейте и со мной.

– Да здравствуют солдаты Вишневецкого!

– Такой молодой, а уж поручик у князя!

– Виват князь Еремия, гетман над гетманами!

– С князем Еремией пойдем на край света!

– На турок и татар!

– В Стамбул!

– Да здравствует всемилостивейший король наш Владислав IV!

Громче всех кричал пан Заглоба, который мог перепить и перекричать целый полк.

– Мосци-панове! – орал он так, что стекла в окнах дрожали, – я уже вызвал султана в суд за насилие, которому я подвергся в Галате.

– Не мелите вы вздор! Язык распухнет!

– Как это, мосци-панове? «Quatuor articuli judicii castrensis: stuprum, incendium, latrocinium et vis armata, alienis aedibus illata»[8]. A разве это не было vis armata[9]?

– Крикливый же тетерев – ваша милость!

– Пойду хоть в трибунал!

– Да перестаньте же, ваша милость!

– И приговора добьюсь, и бесчестным его объявлю, а потом война, но уже с обесчещенным… Ваше здоровье!

Некоторые смеялись, смеялся и пан Скшетуский, у него уже слегка шумело