– Напротив, очень люблю, – вспыхнул Богдан, словно подросток, изготовившийся сказать остроумную гадость взрослым. – Очень ценю его цикл про Томми Аткинса, безвестного английского солдата. Вот это, например:

While it's Tommy this, an' Tommy that, an' "Tommy, fall be'ind",

But it's "Please to walk in front, sir", when there's trouble in the wind,

There's trouble in the wind, my boys, there's trouble in the wind,

O it's "Please to walk in front, sir", when there's trouble in the wind.3

Дамы не ловили с лёгкостью английский на слух, тем более киплинговские казарменные баллады, а потому в полной мере не сумели оценить изысканную колкость Богдана. Родион усмехнулся: его английский был несравненно лучше.

– У Вас превосходное произношение, – похвалила Рина Богдана, – но Ваши идеи – ужасны. Вот из-за таких, как Вы, в мире и происходят войны.

– Такие, как мы, это всего лишь мелкий подручный инструмент могущественных сил, Рина, – поморщился Богдан, – да и идей у меня особых нет, да и войны происходят совсем не поэтому.

– И почему же? – с вызовом произнесла Рина.

– Надо полагать, такова падшая природа человека, – ответил Богдан. – Войны занимали гораздо больше времени в истории, чем мир.

– Значит, война неизбежна по-вашему? Мировая? – обратилась Рина к Богдану, одновременно настойчиво и кокетливо.

– Рина, – проигнорировал Богдан кокетство и ответил тоном терпеливого учителя, вразумляющего двоечника, – война уже идёт, и идёт постоянно. Возможно, нынешняя мировая война чем-то похожа на Тридцатилетнюю XVII века – отдельные очаги, меняющиеся коалиции.

Рина предпочла не углублять разговор о Тридцатилетней войне: знала она об этом чуть меньше, чем ничего. А Богдан – Прасковья заметила – упорно не хочет говорить о современной войне и уводит разговор в историю.

– Ну а наши-то когда влезут в какую-нибудь заварушку? – раздражённо проговорила Рина. – Чтоб господам офицерам без дела не сидеть.

– Через полгода, думаю, громыхнёт возле наших границ, – сказал вдруг Родион без привычной иронии. – Всем мало не покажется.

– А Вы почём знаете, что через полгода? – повернулась она к Родиону.

– Интуиция. Чуйка. Распознавание образов. – Он говорил уже с обычной иронией.

Рина нервно вытащила из своего рюкзачка пачку тонких и очень длинных сигарет и объявила, что пойдёт покурить. Курить тут было положено на улице. Роман без особого энтузиазма пошёл за ней.

Молодожёны остались вдвоём.

– Прости моё идиотское поведение, – сказал он, целуя её руку. – Я почти не спал в последние трое суток. Отсюда весь тот вздор, который я тут напорол. Кстати, я мимоходом совершил литературоведческое открытие.

– Вот это да! – изумилась Прасковья. – И в чём же оно состоит?

– Я понял, почему Чацкий нёс всю ту обличительно-поучительную чушь, которой все восхищаются уж двести лет.

– Совсем даже не все восхищаются. Пушкин считал его дураком, потому что он не понимал, что за публика перед ним, и рассыпал бисер перед свиньями, – возразила Прасковья.

– И он был не прав.

– Кто не прав? – удивилась Прасковья.

– Пушкин не прав.

– И почему же?

– Чацкий просто устал, – объяснил Богдан. – Ну вот как я. Мы оба с ним попали с корабля на бал. И поэтому оба не могли найти верного тона в разговорах. И оба говорили не то, не так, не там и не тем. И оба выглядели совершенными идиотами. В этом моё литературоведческое открытие.

– А я увидела твоё сходство с другим литературным персонажем. Мне кажется, тебе хотелось сбежать в день свадьбы через окно.

– А что это за произведение? – удивился Богдан.

– «Женитьба» Гоголя. Неужто прошло мимо тебя?

– Ты знаешь – прошло. Хоть у меня есть российский аттестат, но получен он как-то легковесно, экстерном. Так что пьесы Шекспира я знаю лучше, чем Гоголя.