И сердец опаленных исструп глаукома,
И недвижность когда-то речивых ли лиц.
Зов ли дух не змеи… ползунком греховодна,
Опривыченных миг, – ты зажгись, небосвод,
Сыт ли млечности путь или звёздность голодна,
А бывает ли устным пресыщенный рот.
То ли крик то ли вой по пустыням исстрастным,
Тут гордыня, тут падш… там аскеза любви,
Ненасыть этот пост нареченьем балластным,
Отрекаясь от тока бурлящей крови.
Этот берег крушений, – хлебать упокоя,
Или лучше на буре проспать миражи,
Или твари по паре заветом у Ноя
Расплодили родов вековых стеллажи.
Какое ещё не взрастишь выделенье
Ума ли, души, погребенные тлеть,
И чувств, маринованных ранок соленья,
Разложишь на жизнь в календарную клеть.
Ты вторишь, ты ищешь, ты тычешься носом,
Ох, браво, ковид, ты и запах стащил,
Новины проблем стихотворены росам,
А быль шелухи ты давно налущил.
Кольнет ли печаль, – вот корыта старуха,
Придет ли рыбак, весь в руках золотой,
И крикнут опять ему в старое ухо, —
Пошел-ка ты к морю, – бараном не стой.
Светлый херувим
Не стоишь ты любви, ты не волненье
Раскиданных по краю жизни дней,
Твоё разумное, привычное терпенье
Сродни изобличенью мертвых пней.
И нет былой теплолюбивой ласки,
Измученной нехваткой бытия,
И вечной полузимней сказки,
Искрящейся исснежностью витья.
И хватит… сыр не в мышеловке
Заранее чреватостью убит,
Он не собой соблазном слюнным сыт,
Бессмертностью изжеванной обновки.
И будет Дух, коварный, непокорный,
Не требухи набитой сточной власть,
Измызганнный, пороченный и торный
Тот путь, который непокоя сласть.
Не рук опущенных, распятых незаметно,
Не глаз увитых тернием венца,
Их воскресит нетленно и неветно
Желание небесного Отца.
Но долгим словом, чистым и печальным,
Возникнет образ, – светлый херувим,
И чувством, бесподобным и венчальным,
Предощутишь… покоен и храним.
Немного мазохизма
Немного мазохизма… чувствам польза,
Не всё же им оркестрами играть,
И расставаний жёсткая кровать
Грядущих обладаний новых воль за.
Сожмет ли грудь дешёвая печаль
Иль дорогая… время незабвенно,
Всё прошлого искрошенная даль
И суета сует и тленом тленно.
Я твой исток ли, юности апрель,
Ты снова искушаешь покаяньем,
Как звон колоколов твоя капель,
Стучащая оскоминным преданьем.
Вот волшебство материальных мук
И возрождения и мертвенного срока,
Чудовище-стоглаз из тысяч рук
Является из ангела порока.
Иль очищается самозабвенный Дух
Предательством и жертвенностью слова,
Что, поцелуй… бездействие иного
Слепит глаза и умертвляет слух.
Как мёртва, страшна истина… нага
Её неодебелая наущность,
В кореньях зла безудержно строга,
В природе фальши ангельская сущность.
Гляжу, коснусь… огнем ли душу жечь,
Игривой страстью распинать вполсилы,
Стезя земная это та же речь,
Не ей ли жизнь приподнимать на вилы.
Не снежи ночкой
Я иду вперёд,
сердце катится,
день мой мимолёт-
но прикается.
Задержись, судьба,
не снежи ночкой,
счастье не каба-
лой-златиночкой.
Я не story я,
не истец-момент,
по колени я
реческих календ.
Им и вер кладу
пре стояния,
и себя краду-
чась зрю знание.
Не велик урок,
да поведанный,
не в слезах промок-
ший, но беданный.
И открытий о-
бычных нижется
не каре старо-
модных книжица.
Пусть хрупка скрижаль,
но вся светится,
не тенями саль-
ными метится.
Вот уж точно не
не оставь раз ум,
два не исполне-
ний привычных дум.
Я видел королев
Я видел королев из деревень,
Простушек в городском неадеквате,
Смешливых тенью на пустой плетень
И ушлых в неиспользованном хвате.
В сухом остатке горький оселок
Всё тех же неисчезнувших сомнений,
Осадок убедительных не мнений
И памяти пожухнувший брелок.
Награды неиспользованной встречи
И вылитые выгребные речи.
Всё не избыток поданного чувства
На блюде обольщений и надежд,