22 июня 1970 года я представил деду мою жену Бев. Мы познакомились в университетском колледже и вместе его закончили. Квартира деда в Лаубахе находилась в доме рядом со зданием суда. Внешность выдавала его возраст и, пожалуй, впервые – уязвимость. Нам обоим очень не хватало бабушки, но Бев его очаровала: изящная, темноволосая, красивая – такой он помнил юную Паулину. Я вручил ему копию письма из Массачусетского университета, подтверждавшего, что я принят в аспирантуру. Он заявил, что это нужно отметить, и мы пошли в ресторан нашего отеля, где он выпил несколько капель вина, разведенного в бокале с водой. «Wasserwein»[13], – со смехом произнес он и поднял бокал: «Первый белый воротничок в нашей семье поздравляет первого дипломированного специалиста». И, повернувшись к Бев: «Мы с его бабулей знали, что так и будет».

Мы решили свозить деда за город. Навестили моего кузена Эрвина Гангльбергера и пообедали у Людвига Хека. У меня было много вопросов к деду о людях и местах, описанных на страницах его дневника, и когда он говорил, казалось, что он по-настоящему счастлив. Он переходил от одной темы к другой, не привязываясь к хронологии. Говоря о своей работе в социал-демократической партии и об участии в кампаниях против коммунистов и нацистов, он взял со стола «Майн кампф», привычным жестом гневно потряс изданием над головой и воскликнул: «Гутенберг, твой печатный станок осквернен этой злодейской книгой!» Бев это обеспокоило, да и меня тоже: слишком он разошелся. Но это не было старческой причудой. Испытания, через которые прошел мой дед в центре разрушенной Европы, пошатнули его религиозные убеждения. Смерть для него стала окончанием всего и не обещала утешительного завтра на небесах. От Фридриха Кельнера останутся лишь его прах – и его внук. Потому он и стремился вложить в голову внука как можно больше воспоминаний и определенно рассчитывал, что его дневник поможет мне поделиться ими с другими людьми.

В последний день, проведенный нами вместе, он неважно себя чувствовал, но настоял, чтобы мы обсудили, в чем задача этого дневника и как он соотносится с нынешними событиями. Он был недоволен тем, что Советский Союз все больше поддерживает палестинских боевиков, которые в тот год совершили теракт в Германии, убив израильтян в аэропорту Мюнхена. Он определил связь атеистической России и джихадистского ислама как «порочный альянс фанатиков, олицетворяющих тоталитаризм», и это, полагал он, станет в будущем серьезной угрозой для всех форм демократии.

Прощание было душераздирающим. Несмотря на нарочито бодрое Auf Wiedersehen[14], мы знали, что вряд ли снова увидимся. Мы с Бев добрались до Европы по морю, и за время пятидневного путешествия обратно в Нью-Йорк я многое успел осмыслить. Мой отец проделал путь в том же направлении в 1935 году. Что, если бы он оказался мудрее и не ступил бы на зыбкую почву, не совершил бы столько дурных поступков? Что, если бы мудрее были тогда главы демократических государств и не позволили бы злу распространиться? В этом вопросе была вся суть дневника.

Я получил от деда еще пару писем, восхищающих своим слогом, но не прошло и трех месяцев после нашего расставания, как он скончался. Четвертое ноября 1970 года стало последним днем в жизни судебного инспектора Августа Фридриха Кельнера: солдата, чиновника, поэта, политика и историка. В самые мрачные для германской истории времена правления безумцев и убийц этот человек продолжал видеть все то, что веками составляло величие немецкой культуры. Он носил это в себе. И передал дальше. Он был одним из истинных патриотов Германии.