У неё уже учились дети её бывших учеников, которым она тоже читала стихи и у многих, особенно чувствительных, щемило сердце. А ей так нравилось, когда современные дети интересовались и начинали читать, что-то понимать и даже спорить. Хотя да, они были другие, не хуже и не лучше, просто другие и это в них тоже было симпатично и даже привлекало, может быть, сильнее и больше, чем в прежних.
Ученики, окончив школу, её не забывали, поздравляли с праздниками, забегали в школу, и иногда даже домой, но только, когда Никиты Львовича не было, потому что он этого не понимал и не приветствовал. И она ставила на плиту сразу два чайника, нарезала нежнейшую, приготовленную на скорую руку шарлотку, доставала пряники и конфеты, и они говорили обо всём. Взрослые дети рассказывали о том, что у кого происходит, делились сомнениями и планами, пока кто-нибудь не спохватывался, заметив свет фонарей за окном, и за ним не поднимались остальные.
Надо сказать, что муж её, светским, благородным львом выглядел большей частью на публике. Там да, он блистал, сыпал остротами и делал иногда двусмысленные, но отлично принимаемые комплименты дамам. А дома, рядом с женой, был, в основном, молчалив и холодно сдержан. Она знала, что скучна ему и мучилась от осознания несоответствия, собственного несовершенства и постоянного чувства вины.
Конечно, рядом с её Никитой должна быть совсем другая женщина. Яркая, смелая, красивая… Она это понимала. И её единственным оправданием для самой себя в этом случае была любовь к нему. Всепоглощающая, безусловная, не признающая разумных доводов. И это притом, что с детьми своими она была строга и требовательна.
В отличие от неё, Никита Львович детей баловал, часто разрешая то, что запрещала она. Любил их лёгкой, не слишком обременительной любовью, в радости и в здравии. Детских болезней, повышенных температур, школьных проблем и слёз, равно как и женских истерик не выносил и всегда от этого дистанцировался. В своём снисходительно-великодушном общении с собственным сыном и дочкой напоминал доброго барина, не видящего ничего дурного в том, чтобы снизойти иногда с высоты своего положения и пообщаться запросто с простым народом, сдабривая свою лаконичную и безукоризненно правильную речь хорошей порцией шуток, прибауток и забавных примеров из насыщенной и цветистой биографии. Своей собственной или многочисленных знакомых.
Гости любили приходить в их дом, а ему нравилось сидеть во главе стола, быть весёлым и остроумным, знающим толк и в хорошем вине, и в отличной шутке, и в женской красоте. Варвара Петровна готовила виртуозно, и люди отдавали должное её кулинарным талантам и превосходным человеческим качествам. Из которых в первую очередь называлась скромность. Его жена действительно в основном, готовила, накрывала и убирала, а в остальное время сидела тихо и не сильно отсвечивала. Одета была хоть и аккуратно, но в самое неброское, дешёвое и откровенно старомодное. Не то, чтобы он запрещал тратить на себя, а просто это как-то не приходило ей в голову. Как всегда экономила на себе. В их кругу это называлось «одеваться скромно и со вкусом».
Он никогда не стеснялся её. Боже упаси. За все двадцать с лишним лет их брака, он и голоса-то на неё не повысил ни разу. А просто, как-то с самого начала повелось – он король, а она… просто жена, хранительница очага, который горит и греет благодаря ему. Она всегда не то чтобы рядом, и уж точно не вместе, но где-то недалеко.
Дети как-то незаметно переняли этот немного покровительственный и снисходительный тон в отношении матери. Хотя это были хорошие дети, умные, разносторонние, отлично воспитанные. И уже почти взрослые. Но всё же иногда, совсем немного, нет-нет и проскакивало, когда она, бывало, что-то уточняла или переспрашивала: «Ой, мам, да тебе это неинтересно будет», «Я лучше папу дождусь, ладно?», «Прости, мамочка, я не думала, что ты тоже захочешь пойти с нами».