– Полина Аркадьевна? Здравствуйте.

– Михаил Игоревич! Что случилось?

– Узнали? Не разбогатеть мне. Пожалуйста, не волнуйтесь. Илонов приехал в восемь и уже закончил со второй капельницей. Юля еще глаз не продирала. Пациент заснул, доктор обещал, что чуть ли не до вечера.

– Замечательно. Спасибо, Михаил Игоревич. Ваше появление было воспринято, надо полагать, радостно? Оценил горе-пьяница преданность?

– Не угадали. Принял, как должное. Да в принципе он в порядке, только зол до невозможности. Полина Аркадьевна, вы располагаете временем? У меня к вам очень деликатная просьба.

– Я занята после двух. Сейчас половина десятого.

– Вчера умер Леонид Александрович Садовников.

– Вы его знали? Или СМИ уже сообщили?

Я не справилась с голосом – он зазвенел от нетерпения и любопытства.

– Нет. Геннадий Самошев, начальник его дачной охраны, мой друг. Он старше, но наши родители были очень близкими приятелями, и мы с самого моего детства… Но не в этом суть. Он хочет с вами поговорить.

– Со мной? – оторопела я.

– Именно. Вы не беспокойтесь, в моем присутствии. Если я передаю его просьбу, то головой за вашу безопасность отвечаю.

– Он что, после контузии? Никак не реабилитируется после войны? Зачем вам головой-то рисковать?

– Ну, я, может, неудачно выразился. Лучше было бы встретиться на нейтральной территории. Но я из дома ни ногой. Как думаете, его и ваш приезд сюда осуществим?

– За него не поручусь.

– Полина Аркадьевна, выслушайте его в моей комнате, и он сразу вернется за город. Ему нельзя надолго отлучаться. Дача теперь пуста, но мало ли что понадобится. Если вы согласны, назначьте точное время. Вам машина нужна?

От транспорта я отказалась. Он настойчиво, но безукоризненно вежливо просил согласия, а я уже тридцать минут, как кроссовки зашнуровала. О чем немедленно и сообщила. Не язык – помело. «Неужели когда-нибудь докатишься до того, что будешь ломаться и выпендриваться в ответ на человеческую просьбу»? – спросила я себя. Но недовольство осталось. Пора учиться молчать. Чужих секретов не выдаю, зато своих не имею. Мама зовет меня простодырой, папа искренней. А вот Борис Юрьев полагает, что моя «якобы предельная откровенность» – это подлая уловка. «Она же постоянно придуривается», – авторитетно заявляет он. Я повеселела. Вдруг Боря прав, и я действительно слишком умная, а не наоборот. И просто сказала, что выхожу. Михаил Игоревич просто сказал:

– Спасибо. Жду.

Дорогой я пробовала пораскинуть мозгами. Но дело не пошло дальше мысли: «Главный страж тела экса был необычайно речист, шпарил, как по писаному. Раньше складывалось впечатление, что он запретил себе употреблять более десятка слов кряду и сознательно практиковал некоторое косноязычие». А на уровне ощущений осталось – Михаилу Игоревичу хотелось, чтобы свидание с Геннадием Самошевым состоялось.

В квартире было тихо-тихо. Накачанный снотворным экс-благоверный преодолевал похмелье в забытьи. У Юлии пока все процессы в организме протекали естественно: она занималась тем же, чем и любовник, но без внедрения лекарств в плавный здоровый кровоток. На нее я, правда, не взглянула, поверила Михаилу Игоревичу на слово. А своего бывшего проведала и подивилась. Куда делись вчерашняя отечность и бледность? С высокого лба испарился обильный пот, гримаса страха не безобразила лицо. А сжатые, казалось, навсегда кулаки раскрылись, явив ладони с путаницей линий, в которой я в пору увлечения хиромантией пыталась разобраться. Тряхнула стариной, прошлась взглядом по основным вехам – ничего нового, разве что звезда на бугре Аполлона стала почетче. На столике возле дивана соседствовали кувшин апельсинового сока и старое издание «Посмертных записок Пиквикского клуба». Осилил, судя по закладке, двадцать страниц, но ведь не за бутылку, за книгу брался.