Руководствуясь мерой тщеславья,
У неё филигранный статут!
Он за гранью того пониманья,
Где нет меры библейских причуд!
Непочатая истина взоров,
На природный предмет бытия!
Это фауна божья и флора,
Рай того, что не славит себя!
Погружение в сладостный омут
Погружение в сладостный омут,
Лихорадит всегда организм.
Ноты разные в воздухе стонут,
Разрушая заоблачный нимб.
Мысли тут же всю важность теряют,
Улетая куда-то за грань,
В заповедные прелести рая,
Или в адскую сыпятся дрянь.
Ограниченной кажется вечность.
Будто время усилило бег.
Порождая немую беспечность,
Словно град или мартовский снег.
Кожный зуд переменчиво сводит,
Ощущений разрозненный миг.
Сырость чавкает гадостью в плоти,
Отсекая позорный блицкриг.
Неизбежный конец непредвиден,
Он возникнет с обоих сторон.
Словно призрак на праведной дыбе,
Распластавшись в мученьях ничком!
Что тормозит, то, что вроде не надо
Что тормозит, то, что вроде не надо?
Что проявляется, а не должно!
Из моего, так сказать звукоряда.
Крови моей разжижая вино.
Может дорога свернула негоже,
Прячась за спинами разных людей
И прочертила мне рану на коже,
В виде сокрытых судьбою ночей.
Перетекая неистовой страстью,
Жизнь всё коверкает может сама?
Или тропинка загробного счастья,
Вьётся вокруг словно шёлка кайма.
Мысли чужие, как мухи витают.
Я отгоняю назойливый рой!
Но лишь одна, как тростинка сухая,
Воздух кромсает невольной чертой:
«Сам ты способствуешь этому видно,
Только не хочешь никак признавать.
Ведь для людей всё давно очевидно,
Собственной жизни ты рвёшь благодать!»
Была одна всего такая
Была одна всего такая
И вот она без нужных слов,
Природе может потакая,
Собой зажгла во мне любовь!
Я думал часто, днём и ночью,
Об этой взбалмошной любви.
В пятнадцать лет судьбу пророчат,
Лишь только клином журавли!
Которым дела нет до судеб,
Уже взрослеющих людей,
Где статус чувствуется грудью,
В тетрадях, только без полей.
Где коридоры местной школы,
Ведут ребят к учителям,
А из сомнения заборы,
Растут, то тут, то где-то там!
И достигая нужной встряски,
Любовь из детства не ушла.
Но для родительской огласки,
Она как будто не жила.
Что было, память вечно помнит,
Хоть так, хоть эдак поверни.
Быт жизни, как каменоломни,
Гранят где камни из любви…
Не закрою зов ненастный
Не закрою зов ненастный,
Створкой старого окна.
Взгляд природы будет ясный,
Дождь закончится когда.
Засияет снова солнце,
Воздух будет свеж и чист.
Цвета красного червонца,
Небосвод пришлёт лучи.
И тогда вторую створку,
Распахну я у окна.
Защебечут птицы звонко,
Песню – здравствуй старина!
Дружба
Не хватит слов, не хватит жестов,
Рассечь общение людей.
Проведено немало тестов,
Где трое армии сильней!
Один как, помнится не воин.
А двое – это же отряд!
А вот когда сплочённых трое,
За каждым, воинов целый ряд!
Воображаемых конечно,
Но в деле с ними не шути!
Кто вёл себя порой беспечно,
Уже в повергнутом пути!
«Здесь яд и бабы, не помогут!»
– Сказал философ бы Хайям.
Сломать хребет о дружбу многим,
Даются шансы мудрецам…
Луна безудержно сияла
Луна безудержно сияла
И где-то капала вода.
Белело кротко покрывало,
Поверх его была она.
Расплылись матовые груди,
Темнело ниже чуть пупка.
В окно, при совершённом блуде,
Лицо смотрело простака.
Вся обстановка освещалась,
Ночник включён был на столе.
(От спящей маленькая шалость,
Вдруг ноги разошлись во сне.)
Лицо в окне преобразилось,
Раскрылись в ужасе глаза!
И что видать внутри томилось,
Наружу вышло как всегда…
Луна безудержно сияла
И где-то капала вода.
Белело кротко покрывало.
Проём раскрытый был окна…
Вот дождик высыпался юный
Вот дождик высыпался юный,
Будя собою мокроту,
А свет как пакостник безумный,
Заплёлся радугой в дугу.
Зашелестели тут же листья,