И по тону письма, по его смелости даже – хотя именно за эту смелость и дерзость он и выбрал в свое время из всех девиц именно ее, – по гордой подписи под неофициальным письмом, да шут знает, почему еще, но вопреки законам логики, никак не вытекая из предыдущего озарения, холодком под ложечкой и резко испортившимся настроением Арсений понял, что совсем не хочет венчаться с Пашей Бельцовой. Ни на Красную горку, ни когда бы то ни было.

Груббе

Я не видел, чтоб так умирали

В час, когда было все торжеством.

Лаге

Наши боги поспорят едва ли

С покоряющим смерть Божеством.

(Н.С. Гумилев)

Доктор Финницер болел мучительно долго, успев измотать неутомимую Фешу и только оправившуюся от той же заразы Наталию Ивановну. Александр Онуфриевич ворчал, краснел, бледнел, бил посуду, грозился уйти в запой, но ни он, ни сам больной никакими силами не могли запретить хозяйке ухаживать за захворавшим.

– Вот, попей, Фадюша, я молочка подогрела, – вполголоса сказала Наталия Ивановна, бесшумно опускаясь на стул рядом с доктором и ставя поднос себе на колени. На подносе стоял котелок, полный почти горячего молока, лежали ложка и салфетка. Хозяйка осторожно одной рукой приподняла голову больного, другой поднесла ко рту ложку.

– Попей, – попросила она снова.

– Natalie… уйди, заразишься…

– Не ври, сам говорил, раз в жизни этой лихорадкой болеют. Кто перенес, тому уже не страшно. Вот я и не боюсь.

– У тебя хозяйство… семья… – Больной говорил тяжело, прерываясь то на дыхание, то на очередной глоток молока.

– Хозяйство, семья, – соглашалась хозяйка, – и тяжело больной друг, который спас мне жизнь. Каково ж это будет: друг меня спас, а я его не спасу?!

– Этот твой друг едва не лишил нас счастья, ежели ты забыла! – ворчал из большой комнаты хозяин.

– Кто старое помянет, тому и глаз вон! – Наталия Ивановна была невозмутима и решительна. Это ее мужа злило и одновременно обезоруживало.

– А кто забудет, тому оба, – пробурчал он, все еще пытаясь спорить.

Хозяйка вышла из комнаты больного и оказалась лицом к лицу с мужем. Увидела его полыхающее гневом лицо. Она знала, что в ярости Александр Онуфриевич бывал страшен, но почему-то сейчас впервые в жизни совершенно его не испугалась. Быть может, потому, что была кристально уверена в своей правоте.

– Саша, но ведь он наш гость, к тому же он вылечил меня.

– Не он тебя вылечил, не он! – кричал хозяин. Тыча себя кулаком в грудь, продолжал горячиться: – Вот кто тебя вылечил! Сутками Бога молил, чтобы ты встала! Лоб расшибал перед образами!

– Господь и вылечил, не иначе, – согласилась Наталия Ивановна, крестясь в красный угол, – твоими молитвами. И радением моего кузена Гриши, который потрудился прислать мне лекаря, хотя никто его об этом не просил.

– Господь и вылечил, – встряла Феша, – да только вы, барин, сутками лоб расшибали, а ентот лекарь, я сама слышала, одно слово только сказал – мол, забери, Господи, меня, ежели кого-то забрать нужно, а ее оставь. Да не иначе как с тех пор барынька-то и встали.

– Дура баба!!! – завопил не своим голосом Александр Онуфриевич. – Али ты басурманка, в силу Святого Причастия не веришь?

– А кто за отцом Васильем-то послал, чтобы с Тайнами пришел к барыньке-то? – не сдавалась Феша. – Кого Господь надоумил?

В пылу спора хозяин и крестьянка не заметили, что хозяйка снова исчезла в комнате, где лежал доктор Финницер, и поплотнее прикрыла за собой дверь.

– Открой! Открой, растреклятая! – Александр Онуфриевич колотил кулаками в дверь, но та была заперта.

– Фадюша, это… это правду сказала Феша? Ты говорил так? – В голосе Наталии Ивановны слышались строгость, умиление и тревога.