Он чувствует как отдельные линии рисунка вгрызаются в его плоть, проходят насквозь, выступая уже с противоположной стороны. Вокруг монумента снуют какие-то тени с козлиными головами, ему кажется, что он узнает их. Это правительство Мочалок в полном составе пришло поглазеть на его мучения. Они о чем-то тихо переговариваются между собой.

Их приглушенные голоса звучат внутри него, в них нет ни капли сочувствия.

«Боже милосердный, возьми меня, наконец, к себе,» – молит Лаврентий Петрович, но всевышний не слышит его, зато соратники осуждающе качают козлиными головами.

«Негоже тебе, грешник, молить о снисхождении, – шепчет первый кум. – Ты должен выдержать до конца. Всевышний выбрал тебя, как наиболее достойного, это награда.»

«Могу тебе ее отдать», – возражает Лаврентий Петрович.

«Недостоин я, недостоин… – первый кум в смирении наклоняет голову и теперь его не различишь среди других козлиных голов.

«Но почему эта ужасная Ж…, – сопротивляется из последних сил Лаврентий Петрович, – если мне суждено принять мученическую смерть за демократию, за народ, хочу как Иисус. На кресте.»

«У каждого Христа своя Голгофа, – объясняет Аркаша, – ты всю жизнь был жопой.» При этом его козлиная физиономия оскаляется в ужасной ухмылке.

«Неправда, я был секретарем парторганизации».

«И я о том же,» – подтверждает собачья голова с наглой Аркашиной ухмылкой.

«Я же за народ, за демократию, я всегда хотел, как лучше.»

«Для себя,» – поправляет его Аркаша.

– Ей богу, не корысти ради, – вопит в отчаянии Лаврентий Петрович.

– Не богохульствуй, – раздается громогласный голос, – не мне ты служил, Мамоне.

Мамоне, мамоне, – подхватывает козлиная рать и начинает плясать вокруг монумента.

Лаврентий Петрович со страхом смотрит вверх, в бездонное ночное небо. Силы оставляют его.

Приходил в себя он долго и мучительно. Когда, наконец, открыл глаза, вокруг стояла удивительная тишина, ни ветерка, ни шороха травы.

– Хочешь жвачку? – голос еле слышный, почти бестелесый.

Лаврентий Петрович в испуге дергается. На вершине монумента он видит полупрозрачную белесую фигуру.

– Ты кто?

– Конь в пальто.

– Какой конь? – Лаврентий Петрович теснее прижимается к монументу, сердце учащенно бьется.

– Да не пугайся, пошутил я. Если неудачно, извини. Ангел-хранитель твой, душу сопровождать должен. Так жвачку хочешь?

– Значит я, того?

– Того, того. Принял мученическую смерть на монументе.

– За народ, за демократию?

– За нее самую, – соглашается ангел. – Ну что, полетели. Некогда мне, зарплату от выработки платят. Приходится крутиться.

– Прямо в рай?

– Ишь шустрый какой, так тебя там и ждут. В чистилище сначала. Там тебя допросят, а потом решат.

– Что значит допросят? – перед мысленным взором Лаврентия Петровича промелькнули кадры из многочисленных американских триллеров, которые они любили смотреть с женой по вечерам. – С пристрастием?

– Зачем с пристрастием, – снисходительно улыбнулся ангел, – у нас ничего такого себе не позволяют. Сам все скажешь, если небесная канцелярия чего упустила. Хотя, – он задумался, – если грешник оказывается слишком упертым… Слышал я о нескольких таких случаях, ходили байки. Я сам в это не очень верю, да и давно это было.

– А потом в рай?

– Дался тебе этот рай.

– Ну, как же… – при одной мысли о кипящей сковородке Лаврушу облило холодным потом. Он непроизвольно тряхнул головой, избавляясь от наваждения. – Там все так красиво, везде райские кущи, деревья с плодами, ангелы летают, люди молодые здоровые ходят парами, улыбаются.

Знаешь, как меня в последнее время простатит замучил и печень пошаливает. А давление?