– Тише! – снова шикнул он на меня. – Вот теперь смотри! Красивая? – благоговейно протянул Гришка.

– Ага, – кивнула я.

Птица и правда была красивая, и я раньше никогда не видела свиристелей.

– Она на тебя похожа, – вдруг ляпнул Гришка, обернулся и озорно ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами.

– Почему это?.. – оторопело произнесла я и вдруг, увидев мерцающие в его глазах искорки смеха, ахнула. – Ах ты! – и огрела его сумкой, в которую дед заботливо напихал мне каких-то припасов.

Гришка, рассмеявшись, сделал мне подсечку, я потеряла равновесие, и мы покатились по земле, молотя друг друга кулаками, смеясь и отфыркиваясь. Тогда, в восемь, мы, наверное, были ещё равны по силе. А может, никому из нас не хотелось драться всерьёз. И, когда нам надоело мутузиться, мы просто раскатились в разные стороны и остались валяться на спине, глядя в виднеющиеся меж листвы клочки чистого голубого неба.

– Вон то облако на пароход похоже, – ткнул куда-то пальцем Гришка.

Я присмотрелась и возразила:

– Не на пароход, а на траулер.

– Откуда знаешь? – с интересом глянул на меня он.

– А ты откуда – про птиц?

– От отца, – рассказал Гришка. – Он в лесхозе работает… Ну, в посёлке, где мы раньше жили.

– А почему сюда переехал? – спросила я.

– Так мамка с отцом развелась, – объяснил он. – Папка, он… Ну, ушёл от нас. К другой бабе ушёл. А мамка тогда нас с братом собрала и сюда перевезла, здесь дом остался от бабки.

Он нахмурился, сел и принялся рассеянно ворошить ботинком пожухшие листья. И я вдруг как будто приняла на себя странную ответственность за этого мальчишку, за его чувства и мысли, начала рассказывать:

– А я с дедом живу. Ну, то есть с родителями, конечно, но они в море почти все время, а я – у деда. А он бывший боцман, вот он меня и научил. Я много всего про корабли знаю. Рассказать?

И Гришка тогда отвлёкся от своих мрачных размышлений, бросил с явным интересом:

– Конечно!

Мы с ним так заболтались, что и не вспомнили про то, что отстали от своего класса. Нам и в голову не пришло, что Валентина Викторовна, привычно пересчитав школьников по головам и не обнаружив двоих, уже подняла тревогу. Что нас давно ищут, носятся по лесу и зовут:

– Ау! Рада, Гриша, ау!

Мы же с Гришкой всё это время смеялись, жевали найденную в сумке снедь, запивая по очереди отдававшей железом водой из дедовской фляжки, кормили хлебным мякишем шуструю белку. Та совершенно не боялась нас, спускалась вниз по стволу дерева, брала кусочек хлеба с ладони, прыскала вверх – но как-то не особенно пугливо, словно скорее по обязанности, и, воровато отвернувшись, торопливо жевала мякиш, удерживая его смешными маленькими лапками.

К тому времени, как на нас наткнулась Ленка Старухина и огласила весь лес воплем «Я их нашла!», мы уже успели не просто подружиться, а как будто намертво впаяться друг в друга – может быть, потому, что были, по сути, очень одинокими мальчиком и девочкой и, впервые почувствовав родную душу, выплеснули на неё все нерастраченные способности к дружбе и привязанности.

Явилась запыхавшаяся Валентина Викторовна – бледная, с красными пятнами на лице. Нам было сказано, что с этих пор нас никогда больше не будут брать на пикники, что мы – безответственные жестокие дети, которые подвели весь класс, испортили всем отдых. Наверное, так оно и было. Но нам с Гришкой было на всё это откровенно наплевать. С того дня мы стали неразлучны, и никто другой больше был нам не нужен.

Потом я узнала, что мать Гришки, оставшись без мужа и перебравшись в дом, доставшийся им после смерти бабки, вынуждена была работать в две смены где-то на переработке рыбы, чтобы кое-как тащить двух своих пацанов. Отец, о котором Гришка отзывался чуть ли не с восторгом, денег им почему-то совсем не давал.