Я снова ощупала кольцо.

– Лично мне Кло всегда напоминала балерину, которая вкладывает в танец всю душу, но танцует перед пустым залом. – Я пожала плечами. – И один зритель оказался лучше, чем вообще ни одного. С тех пор я старалась сделать все, чтобы у девочки было нормальное детство – такое же, какое в свое время подарила мне Бутси. Я водила ее по музеям, текстильным и художественным выставкам и даже ходила вместе с ней в кружок вышивания и рисунка. И надо сказать, что это нравилось и ей, и мне. Но потом… – Я замолчала, не желая вскрывать нарыв без соответствующего наркоза.

Последовала еще одна долгая пауза, потом Трипп сказал:

– Нам еще долго ехать, Вив, и я никуда не денусь. Рассказывай, может, тебе станет легче.

«Я никуда не денусь». От этих слов я едва не заплакала. Именно их он говорил мне каждый раз, когда я звонила ему посреди ночи, а звонила я довольно часто. Я хваталась за телефон, когда чувствовала, что мое сердце снова разбито, когда мне было больно или когда наступал мой день рождения, а от матери не было ни письма, ни открытки. Трипп был отличным слушателем и стоически терпел мои долгие паузы, дожидаясь, пока я снова почувствую себя способной говорить. И каждый раз, когда я спрашивала, где он, желая удостовериться, что Трипп не повесил трубку и не отправился спать, он произносил эти свои слова: «Я здесь, Вив, и я никуда не денусь».

Набрав в грудь побольше воздуха, я сказала:

– Ну а потом Марк начал терять ко мне интерес. А это такая вещь, которую очень трудно скрыть от ребенка – особенно если не особенно стараешься. Марк и не старался. Я думаю, именно охлаждение наших отношений испугало Кло больше всего. По-моему, она решила, что я тоже собираюсь ее бросить, и начала к этому по-своему готовиться.

– А ты собиралась ее бросить? – спросил Трипп. Его голос звучал мягко, и все равно я почувствовала в сердце тупую боль. Скорее по привычке, чем осознанно, я открыла сумочку и стала рыться в ее содержимом в поисках таблеток. Только потом я вспомнила, что оставила аптечный флакон на столике возле кровати. На заданный мне вопрос я отвечать не спешила, ибо не была уверена, что слышу голос Триппа, а не голос собственной совести. Несколько раз я потерла виски́, жалея, что нельзя вернуть горькие слова, сказанные в попытке скрыть боль, нельзя вновь склеить разбитое сердце. Глядя в темное лобовое стекло перед собой, я прислушивалась к шороху шин по асфальту, и этот мерный звук приносил мне странное успокоение.

– Я не знаю, – проговорила я наконец. – Я даже не уверена, что… – Я осеклась, потом попробовала начать сначала. – Случилось так, что я забеременела. Это была именно случайность, потому что Марк не хотел больше иметь детей, да и я не особенно стремилась стать матерью. Женщины в моей семье, как правило, оказывались никудышными родительницами, и мне не хотелось повторять их ошибки. – Я пожала плечами. – Но когда я рассказала обо всем Кло, она… она была по-настоящему счастлива. Казалось, этот еще не родившийся человечек даст нам обеим возможность начать с чистого листа. Мы вместе мечтали, как обеспечим ребенку нормальную, счастливую жизнь, как мы всегда будем рядом с ним и тем самым убережем от ошибок и исправим то, что́ пошло не так в наших собственных судьбах.

Мое сердце едва билось, а воспоминания вязли в мозгу, словно в жидкой глине, и их приходилось вытаскивать оттуда чуть не силой.

– Выкидыш случился, когда я была на седьмом месяце. Это была девочка… должна была быть девочка. Когда Кло узнала о несчастье, она пришла в такое отчаяние, что даже обвинила меня в том, будто я… будто я намеренно спровоцировала выкидыш. Теперь я, конечно, понимаю – она сказала это потому, что действительно глубоко переживала, но тогда… Тогда я была слишком убита своим горем, чтобы разобраться, что к чему. Что касалось Марка, то он открытым текстом заявил мне, что даже рад случившемуся, поскольку «еще одна Кло» ему не нужна. Его не остановило ни мое состояние, ни даже присутствие самой Кло, которая слышала, впитывала каждое сказанное нами слово.