Джек берет меня за руку и уводит прочь. Я успеваю оглянуться через плечо – Ада смотрит мне вслед, но по ее лицу невозможно понять, о чем она думает.

Мама Джека Кэтрин Вествуд – стройная, элегантная, в бежевом комбинезоне и жемчугах. Но даже когда она улыбается, ее глаза печальны; уже тринадцать лет печаль и скорбь служат ей верными спутниками. Со временем самоубийство мужа обросло романтическим ореолом и превратилось для окружающих в повод для досужих сплетен. Но достаточно увидеть пачку антидепрессантов в шкафчике ванной и маленькую бутылочку водки в сумочке миссис Вествуд, чтобы понять, что в чужой трагедии нет ничего романтического.

– Элоди, дорогая, поздравляю с получением контракта. Это большая победа. – Кэтрин притягивает меня к себе и целует в щеку. Руки у нее ледяные. Джеку от нее достались длинные ресницы, светлые волосы и верхняя губа той формы, что зовется «луком Купидона». Все отмечают, что он куда больше похож на мать, чем на отца.

– Так приятно, что мы снова собрались вместе, – добавляет моя мама, сжимая руку миссис Вествуд. – Ты только посмотри на наших детей, Кэтрин, – совсем уже большие!

Ада присоединяется к нам, доливая дяде Грегори выпивку – именно в стакан, потому что пивные бутылки, с точки зрения сестры, выглядят вульгарно.

– Спасибо, золотце, – кивает дядюшка, а затем с улыбкой добавляет, глядя на нас с Джеком: – Из вас обалденная парочка получилась бы.

Я закатываю глаза, а Джек, как обычно, подыгрывает, целуя меня в лоб.

– Нет-нет, из них и друзья замечательные, – откликается Кэтрин. – Просто замечательные.

Она говорит это совершенно непринужденным тоном, но я вижу, как ее пальцы сжимают бокал – аж костяшки побелели. Кэтрин и Джеффри считали меня недостойной их сына – семья у них была куда более обеспеченной, чем наша. Джеффри абсолютно четко продемонстрировал, что он думает на эту тему, когда застукал нас с Джеком, тогда еще подростков, за поцелуем. За первым – и, благодаря яростной отповеди Джеффри, последним.

Чья‐то рука приобнимает меня за плечи.

– К тому же все знают, что мой братец – тот еще кобель! – встревает Чарли.

Я смеюсь, позволяя ему обнять меня покрепче. Чарли высокий, стройный, темноволосый, со щетиной модной длины. Но если Джек – дерзкий, уверенный в себе и похож на темный шоколад, поначалу сладкий, но оставляющий на языке горечь, то его старший брат – мягкий и добродушный; он словно глоток ледяной воды в жаркий день: сначала чувствуешь себя неуютно, а затем – хорошо.

– Ты молодец, мелкая, – говорит он мне в макушку, – все так и сияют от гордости.

Гости смотрят на меня с улыбками – все, кроме Джека, молча потягивающего напиток из бокала. А у меня улыбка такая широкая и неестественная, будто рот раскроили ножом.

Через какое‐то время я ухожу в кухню перевести дух и посидеть в тишине. Мне грустно, что жизнь не стала такой, какой я ее представляла. Что я постоянно разочаровываю своих родных. Что так и не смогла добиться успеха, даже ради Ноа. И теперь придется либо рассказать всем правду, что никакого контракта и не было, или соврать – в очередной раз, – что контракт сорвался. Но где взять на это силы? Все пожертвовали собственными делами, чтобы собраться сегодня здесь. В последний раз родные и близкие собирались ради меня на праздник восемь лет назад, когда я университет окончила. Господи боже, восемь лет! Что же, выходит, я за эти годы не добилась ничего, что стоило бы отпраздновать всей семьей?

Бо́льшая часть фотографий в гостиной родительского дома – это достижения Ады, развешанные, как жемчужные бусы, на обоях от Лоры Эшли. Вот Ада, улыбающаяся на фоне светло-голубой «ауди», подаренной Итаном на тридцатилетие, вот Ада и Итан на Амальфитанском побережье на собственной свадьбе, вот счастливые новобрачные с ключами от этого самого дома, где мы собрались сегодня…