У князя лошади и коровы были породистые, коров князь из Голландии завозил. Часто породистых лошадей Владимир Владимирович отдавал и внебрачному сыну.

Прокоп им ничего не сказал, сославшись на то, что всё было разграблено местными крестьянами.

Когда ж выгнали белых и село заняли красные, те тоже принялись выяснять у Прокопа, где княжеское добро. Красноармейцы подошли к этому вопросу радикально. Они отвели его на мельницу, и принялись избивать, стегать кнутом, обзывая всякими неприличными словами.

Очевидцы потом рассказывали, он так орал от боли, что было слышно за несколько вёрст. Но истязателям ничего не удалось выведать. Прокоп продолжал утверждать, что крестьяне всё растащили.

Не добившись ничего, его отпустили.

Полученная в детстве хромата спасла его от мобилизации в армию, как у белых, так и у красных.

Вскоре всё успокоилась и началась размеренная жизнь при советской власти.

Прошло некоторое время и с помощью братьев, он построил себе маленький домик, где стал жить отдельно с женой и дочкой.

Вскоре его выбрали первым председателем сельсовета, как человека знающего грамоту. Но пробыл он в начальниках не долго. Из волости пришло указание удалять из органов власти буржуазные элементы и Прокопия отстранили от должности, как сына, пусть и внебрачного, но классового врага.

Уже вначале шестидесятых годов старший внук спрашивал у деда Прокопа:

– Дедушка, а всё же добро ж княжеское было? Картины, статуи?

Дед сразу как-то поник, подпер голову рукой и задумался.

– Это тебе знать не надо, это будет большая беда, – с суровой грустью проговорил дед, спустя некоторое время.

Всю жизнь дед Прокоп тосковал по Марьино, по другим княжеским имениям, по своему дореволюционному дому. К концу жизни, в 1962 году он переехал в Льгов, где до сих пор сохранился княжеский дом Виктора Ивановича Барятинского. Сейчас там расположена старая городская больница.

В тот год дед Прокоп уговорил и брата-машиниста переехать в Льгов из Четы.

Но там он прожил всего два года и в 1964 году скончался.

Уже значительно позже, когда деда не стало, Николаич рассказал брату о том разговоре.

– Ну и правильно сделал дедушка, что не рассказал тебе, – ответил брат, – ты б по своему характеру это добро государству не отдал бы, а спрятал в гараже, или ещё где. Милиция всё равно узнала б об этом. Могли всё забрать, а тебя посадить.

Дед по отцу, Василий Терентьевич, был родом из той же губернии, что и дед Прокоп, но из беднейшей крестьянской семьи.

В семье детей было много. Не всегда ели досыта, бывало зимой, на всех четверых детей были одни только валенки. Вот и бегали в туалет, или босяком, или по очереди за сарай.

Прадед, Терентий дожил до 93 лет, а собирался прожить 110 лет. А не прожил лишь по собственной вине.

У него был огород, а рядом росли вербы, которые мешали. Он одну вербу спилил, а пень остался. Терентий пень обкопал, обрубил корни, и надо было вытащить. Прадед был маленьким, щуплый, пятидесяти килограмм веса в 93 года.

Он обвязал пень вожжами и самостоятельно принялся тянуть. Нет, чтоб людей позвать, лошадь взять. Но так и не вытянул, пошел домой, сказал бабке, что завтра надо будет позвать людей, чтоб вытащили. После этого он сел обедать, выпил, как обычно, чекушку водки и отправился спать. Утром начали будить, а он мёртв.

Перед революцией 1917 года Василию Терентьевичу удалось закончить четыре класса церковно-приходской школы, но больше учиться не пришлось.

Начавшаяся революция вселила надежду на лучшую жизнь. Революция всем нужна была. Кому-то с жиру, кому-то с дури, а кому-то от безвыходности.