– Кстати, как прошел прием у доктора?

– Дома расскажу… Пока.

Еще секунда, и я бы взорвался.

Я закрыл глаза и поморщился, когда открывал дверь своей машины… Не из-за сигаретного ожога. Как я смогу объяснить то, чего сам еще не понимаю?

Я с силой захлопнул дверь в машине, резко завел двигатель. Мне нужно было выпустить пар. Я не думал о своей жизни и не о диагнозе. Возвращаясь домой, я разглядывал изысканные березы, что росли вдоль извилистой дороги, огибающей Арлингтон-Уолк, молодые тополя, вытянувшиеся в ровную шеренгу по обочинам Алкрей-авеню. Деревья дышали осенним воздухом, легкий бриз ласкал их пунцовые листья. Я размышлял о том, как должно звучать сейчас червонное золото этих листьев, похожих на перья сказочных птиц на фоне неба, позолоченного солнцем. Оно потемнело, лишь только стрелки часов на приборной доске приблизились к 18:05. Повернув еще два раза налево и оставив закатное солнце за спиной, я припарковался перед нашим домом.

Каждая вилла в переулке Монтпилиер-террас была уникальной. Однако об уникальности, как и о красоте, у каждого свое представление. Планируя дома на нашей улице, от первого до девятого, архитекторы один за другим увлеклись использованием открытых пространств, органичного света и простых геометрических форм.

Фасад дома наших соседей – номер шесть, – состоял из двух крест-накрест расположенных прямоугольников: вертикальный имел нижнюю часть из прозрачного стекла и верхнюю, обшитую березовыми досками. Что касается горизонтальной панели, она была перевернута, и в ее стеклянную часть встроили два овальных балкона; массивная вогнутая крыша придавливала их обоих, как могильная плита. Минималистичный дизайн – так называют эту безвкусицу архитекторы, и мое желание видеть ее каждое утро так же минималистично.

Наш дом (номер четыре) – другое дело. Возможно, он мне нравится только потому, что он – наша обитель. Но я признателен архитектору, ограничившемуся использованием только одного многоугольника – черепичной треугольной крышей с идеально встроенной террасой. Этакий огороженный анклав внутри Монтпилиер-террас.

Все еще подавленный, я позвонил в дверь. Несс мгновенно распахнула ее.

– Быстрее, я почти закончила! – поторопила она и исчезла на кухне.

Увидев ее яркие темные глаза, которые могли умерить самые сильные штормы лишь одним взмахом ресниц, я почувствовал, что вернулся, хоть и на короткое время, в свое прежнее я.

Подгоняемый ее задорным голосом, я поспешно снял туфли, оставил пиджак на вешалке и вступил на пепельно-белый пол кухни. Здесь были владения Несс.

– Поможешь слить воду из пасты? – попросила она, снимая кастрюлю с плиты.

– Конечно!

Она передала мне кастрюлю, но, как только черная ручка коснулась моей обожженной ладони, я громко взвыл, инстинктивно выпустив ее из рук:

– Черт!

– Что у тебя с рукой? – обеспокоенно спросила Несс.

– Не знаю, – ответил я безразлично.

– Вик, скажи мне, что происходит?

– Доктор… думает, что у меня Хантингтон? – начал я вопросительно, будто и сам не слишком был уверен в том, что говорю.

Я опустил глаза – на полу валялась паста; поднял взгляд к лицу Несс – напряжение ее ощущалось буквально физически.

– Что? Хантингтон?

– Да.

– Это же не страшно, правда? – Она издала нервный смешок.

– Четыре года. – Я постарался сказать это холодно.

– Лечение займет четыре года?

– Осталось четыре года, Несс!

– Это не… Они могут… Но есть же лекарство? Должно быть, верно? – Теперь дрожь била Несс, как какое-то время назад меня.

– Говорят, нет.

– Всё можно вылечить! Должно быть что-то! – Несс кричала. – Что, если они не правы? Мы должны запросить заключение другого специалиста. Я знаю кое-кого… мы…