В истории с лестригонами примечателен также образ великанши-людоедки («ростом с великую гору»), которая, будучи женщиной, представляет собой как бы промежуточное звено между Полифемом и Цирцеей. Интересно и то, что погибшие спутники сравниваются с рыбами, приравниваются к рыбам («тут злосчастных спутников наших, как рыб, нанизали на колья и в город всех унесли на съеденье»). Рыба, будучи частью водной стихии, типичный образ как умирающего (возвращающегося в стихию), так и рождающегося (выходящего из стихии) человека.

А вот что рассказывает Цирцея Одиссею о Сцилле и Харибде (наставляя его на дальнейший путь):

Скилла – это одновременно и Полифем (скала с пещерой, пожирающая путников), и животное вроде собаки. У этого зверя двенадцать лап и шесть шей. Тут мы встречаемся с еще одним интересным «второстепенным членом предложения» нашей морфологии, нашей «сущностной формы». Звериный двойник нередко предстает как некое множественное существо – словно отражение героя во многих зеркалах. Герой отражается в мире, а мир многогранен. Отражение героя в разных гранях мира дает множественность облика двойника (его многоглазость, многоликость, многорукость). (Впрочем, мы уже встречали это в отрывке из повести Де Квинси, где «англичанин, употребляющий опиум» видит на водной поверхости множество лиц.) Кроме того, герой и его спутники приравниваются к дельфинам, тюленям, к «подводным чудам», что говорит об их превращении (в обряде инициации) в живые части водной стихии, символизирующей мир в целом («ловит дельфинов она, тюленей и могучих подводных чуд»). Герой обретает звериную душу, как в стихотворении Мандельштама:

Корабль Одиссея, проходящий между Сциллой и Харибдой. Итальянская фреска. 1560 год