– Ну, не без этого… Но я радуюсь этим устремлениям очень. Спасибо на добром слове.

Настроение у Владыки Феодосия поднялось, он хотел скорее видеть нового старца.

– Где хозяин этого дома? Гости пришли, а их не встречают… Это что ж…, – и замер на полуслове: от дальней стены отделилось светлое пятно и приблизилось к нему.

Маленький, ростом с ребёнка десятилетнего, старец Лишка скромно подошёл, отвесил глубокий поклон и поздоровался, поблагодарив за то что, нашли время посетить его. Всё в нём было от ребёнка: наивность глаз, робость в движениях и весёлость. Не показная, искренняя.

Говорить он стал намного лучше, и в голосе появились уверенность и обворожительность. Он научился управлять звуковыми волнами, сразу это было непонятно, но слушать его было приятно. По телу растекалось тепло и умиротворение. Прямо, сеанс физиотерапии. И, познав силу его даже в звуке, можно было пофантазировать о том, что он может в действии. И сказал он ровно то, чего ожидал от него архиепископ по чину своему. Ничего лишнего.

Глянул в окно, стало светлее, потому что ветки разошлись пропуская свет. Все молчали, оценивая друг друга. Феодосий нарушил молчание первым:

– Решил познакомиться с тобой, отрок. То, что ты сделал для церкви Христовой, не забудется, по-простому скажу, разбейся этот колокол, не скоро мы бы денег на новый насобирали. Слышали уж небось, Анатолий Дмитриевич, колокол на колокольню ставили, а кран в грунт стал проваливаться, все разбежались, а он вот рискнул и спас колокол.

– Это как?

– А детали не так важны. Впрочем, старец Лишка и сам может рассказать. Расскажешь нам?

– Для меня ваша оценка дорога, Владыко. А как было всё, я уж и не упомню. Стёрлись подробности.

– Скромность укрепляет веру. Как говорил Иоанн Лествичник: «Видел я немощных душою и телом, которые ради множества согрешений своих покусились на подвиги, превосходившие их силу, но не могли их вынести. Я сказал им, что Бог судит о покаянии не по мере трудов, а по мере смирения». Помни о смирении и не возгордись тем, что дано тебе. Мы с тобою потом ещё поговорим, а сейчас время торопит. Прощай.

И благословил его. Старец стоял в глубоком поклоне. Уходил Владыко довольным.

– А я задержусь немного, с вашего позволения.

– Как угодно, я же тороплюсь, извините меня.

Владыко не хотел проявлять большой интерес к старцу при посторонних, есть своя кухня в своём хозяйстве, нечего чужим соваться. Он решил выбрать время в ближайшие дни, чтобы без свидетелей поближе познакомиться и понять: новый слуга церкви появился в его епархии или замаскированный враг. Тем более, такое большое внимание к нему со стороны властей. Не к добру.

Понял Феодосия и Анатолий Дмитриевич, но сам не стал откладывать разговор, и, дождавшись ухода Феодосия, попробовал прояснить себе ситуацию:

– Ну, здравствуй ещё раз, как тебя называют нынче, старец Лишка? Большую деятельность развернул, большую. Я приехал, чтоб ты знал – я тебя не боюсь. Понимаю, что ты со мной можешь сделать, ещё лучше стал понимать. Но не боюсь.

Старец отвернулся от него и пошёл к стене, откуда явился гостям, и пропал. Слился со стеной.

– Ты можешь меня пугать, управлять моим сознани… со-зна… со… зна…, – Анатолий Дмитриевич силился договорить, но не смог.

Он силился открыть глаза, но веки слипались, тяжелели, и сознание отключалось. Язык стал тяжёлым, ноги мягкими, пластилиновыми, и глава района рухнул на пол, распластавшись в нелепой позе, будто раздавленный.

Очнулся Анатолий Дмитриевич глубокой ночью. Было прохладно, лежал он уже не на голом полу, а на ватном матрасе. Ночные звуки врывались в комнату тихим звоном, щёлканьем и ворчанием. Где-то прокричала несколько раз ночная птица. Он поводил глазами, пытался настроиться, взять себя в руки, встать или хотя бы просто прийти в себя. Тяжело. Сил нет. Остался лежать. Где-то сзади появился свет. Свеча на столе. Шорох от двигающихся ножек стула или табурета. Кто-то сел.