Из-за двери показались два охранника.

– Ничего, ребята, ничего. Он сейчас сам выйдет. Правда ведь, выйдешь? Или, все-таки, помочь? Помочь, значит.

Глава вытащил телефон, запутавшись в носовом платке, ключах. Ну, всё в одном кармане!

– Слушай сюда, у меня сейчас приём, и ко мне припёрся тот, ну тот, кто нам в бане мешал… Жив, сам удивляюсь. Давай сюда парочку, по-тихому его с заднего входа, и чтоб я его больше никогда не видел. Куда? Куда? Тебе сказать, или ты сам догадаешься? Всё. Жду. Быстро!

Вечер был испорчен. Анатолий Дмитриевич вышел из-за стола и подошёл к окну. Редкие прохожие. Машина ДПС на перекрёстке. И этот урод в его кабинете. Урод. Выжил. Нормальные люди от гриппа умирают, а в этого – из пяти стволов, в землю закопали, и – жив. Он повернулся и брезгливо посмотрел на парнишку, продолжавшего полулежать на его столе.

– И что ты у меня разлёгся? Ничего, сейчас приедут, разберутся с тобой. Фарш не оживёт. Скажу, чтобы тебя в мясорубке провернули и собакам скормили. Сдохнешь. Ну, где ж они так долго? Сколько я терпеть буду эту падаль у себя в кабинете? Всё провонял уж.

Глава нервно взял телефон.

– Ну, где вы? Долго я… Подъехали. Поднимайтесь, мешок не забудьте… И чтоб тихо всё было. Тут вам не баня, а Администрация.

В дверь кабинета робко постучали.

– Можно?

– Входите уж.

Вошли четверо. Встали у стены.

– Что встали? Пакуйте.

Они продолжали стоять не шелохнувшись, вытянулись, руки по швам. Солдаты на посту номер один, знамени не хватало.

– Да, да вы что? Убирайте этого урода. Ну…

Братки не шевелились, а потом тихо открыли дверь и ушли.

– Да вы куда?! Куда вы? Идиоты… Вы что? Да я, я вас…, – кричал он им в след, выскочив из кабинета. Но они шли, не оборачиваясь. Анатолий Дмитриевич вернулся, суетливо забегал по кабинету натыкаясь на стулья, потом скрылся в комнате отдыха. Что-то пил, ругался полушёпотом. Опять звонил и ругался громко.

– Значит, ты так…, по своему… Ладно. Давай по-другому. Я ведь тебя понимаю. Да. Ладно. Там, в бане, мы были неправы. Ошибка вышла. Кто знал, что ты такой вот… Кто знал? Кто знал и послал тебя? А? Кто знал? Тот знал, чем всё закончится. Меня выжить захотели. А ведь могло случиться и по-другому. Значит, не сказки, что про тебя там рассказывали. Ты же мог нас всех там положить. Бойцы – в тебя, ты их – в порошок, ну, и меня за одно. Ну, ты понял? Мы здесь не при чём.

– Слушай, давай на мировую. Ты говори, что тебе надо. Мы весь район, область на уши поставим. Страну! А? Как?

– Ты должен извиниться.

– Да, я извиняюсь. Прости, друг, что так вышло. Я этих вещей-то не знаю. Мало просвещён. Давай, говори, что, как. Сделаю, что могу.

– Жить по-человечески, по-правильному, как в Библии.

– По… по… человечески? Да уж пробовали! По-человечески… И церкви ставили и ставим, скоро свободного места не останется – церкви, мечети, синагоги… Ничего ж не меняется. Люди, как были скотами, так ими и остались. Им – что икона, что знамя красное – один хрен. Ты пойми, ты сам-то – кто? Кто ты? Святой? Тебя не существует, ты из тех, из дохристианских, из былин языческих. Ты нашего мира не знаешь. У кого ты учился, у попа? А он кем был, поп твой, до перестройки? Небось, партбилет носил, а сейчас крест нацепил. Хочешь людям помогать, давай. Я тебе могу такое устроить, ты для своих там в селе… Тебя на божничку вознесут… Не буду я это село трогать. Оставлю тебе. Ну что, по рукам?

– Я с тобой буду. Где ты, там и я. Мы закон Божий нести будем людям. Закон правды.

– Со мной? Со мной? Ты в своем уме? Как? Какой закон? Его нет нигде. Нигде. Ни в столице, ни в Думе, ни в правительстве, ни церкви, ни целом в мире… Нет! Ты понял – нет! А будешь мешаться, путаться под ногами, так на тебя весь наш синод натравят, а надо будет, и люцефера привлекут. С кем угодно договор подпишут. Подпишут. Кровью!