Ксения придала себе независимый вид. В джинсах, в куртке-парке и кроссовках она выглядела рядом с красавчиком Никитой его домработницей.

– Ты меня не дождалась? – улыбнулся он подкупающей улыбкой.

– Нет, как видишь.

– Так, может, я тебе не очень и нужен?

– Никеша, я же не заставляю тебя. Если не хотел ехать, сказал бы сразу.

– Не заставляешь. – Он вытянул красивые, лукообразные губы трубочкой и чмокнул Ксению в щеку. – Но просишь.

– Но ты же все равно опоздал.

– Я заехал повидаться с Грэгом.

– Мог ему позвонить.

– Не мог.

Перепалка грозила скатиться в банальную ссору, и это было впервые и так неожиданно, что Ксения захлопнула рот.

– Давай походим еще немного, – примирительно предложила она.

Никита с видом жертвенной овечки вздохнул:

– Давай походим.

Почти час они добросовестно прочесывали парк. Были опрошены не только все встреченные собачники, но и просто одинокие прохожие, стайки малолеток-подружек, кучки подростков на роликах и воинственные молодые люди в капюшонах, оккупировавшие скамейку. Никита все время поглядывал на часы и не сумел скрыть радость, когда Ксения убедилась в бесплодности поисков – еще не было одиннадцати, детское время даже для синеоких ангелочков.

– Вот видишь, – тенор Никиты звучал наставительно, – я же говорил – бесполезно. Миллионный город. Он мог приехать из другого района. Или даже из пригорода.

Слова Никиты пробудили в Ксении дух противоречия.

– Скажи еще, с соседней галактики. В будний день утром собак, как правило, выгуливают недалеко от дома, – упрямо повторила она Варины слова, и они снова едва не поссорились.

Впервые прощались с прохладцей, к которой примешивалось обоюдное разочарование.

– Позвони завтра, – коснувшись щеки Ксении беглым поцелуем, попросил Никита.

В свете ночных фонарей взаимное недовольство проступило отчетливей.

– Хорошо. – Она не ответила на поцелуй.

Двигаясь с легкой ленцой, Никита перебежал дорогу, щелкнул пультом сигнализации, сел в авто и посигналил, отъезжая. Этот режущий ухо сигнал окончательно рассердил Ксению.

– Выпендрежник! – фыркнула она вослед «форду».

У Гены Явкина было три слабости: дед Василий, БМВ и кошка Матильда. Все трое Гену утешали. После разговора в кабинете главного Гена был безутешен. Ни БМВ, ни Матильда, ни дед Василий не помогли, и Гене захотелось напиться в стельку. Напиться, забыться и выбросить из головы язву Баркову. Этот ее взгляд всезнайки и задаваки. Отличницы, перфекционистки. Воображалы. В школе таким темную устраивали. Так бы ее и…

Гена затруднялся сформулировать, что именно он мечтал сделать с Барковой. Почему-то хотелось взять второго зама за плечи, прижать к стенке (в прямом смысле этого слова), держать так и смотреть, как она станет выкручиваться и извиваться. Хотелось увидеть, как в болотных глазах проступит… не страх – нет, Гена был гуманистом по природе, – а растерянность и удивление. А то смотрит так, как будто знает все наперед и не ждет от Гены Явкина ничего хорошего. «Неодобрительно смотрит – вот как», – Гена наконец дал оценку этому взгляду. Гена мечтал, чтобы Баркова зауважала его. Не за силу, а за ум.

– Ума у тебя, Генка, палата, – посмеивался дед Василий над внуком. – Надо что-то с этим делать. Так дальше нельзя.

Но то – дед. Деду все можно. Но Баркова же не дед! А Баркова насмехалась над ним и презирала его. И кажется, подозревала, что он, Геннадий Явкин, внук геройского Василия Ивановича Явкина, тысяча девятьсот тридцатого года рождения, кадрового офицера, бывшего летного инструктора в Южном Вьетнаме (подпольная кличка Яв Кин), не чист на руку. Если бы Баркова была мужиком, Гена знал бы, что делать, но к бабе его знания были неприменимы. Он выслушивал намеки, мрачнел и ничего не мог предпринять. Гене не приходило в голову, что он должен обелить свое честное имя, доказать свою непричастность к хищениям на фирме. С какой стати? Они же не в суде. В конце концов, для этого есть служба безопасности. В конце концов, дядька Санька, он же генеральный директор, он же родной брат матери, не поверит ни одному слову Барковой. Длительное время Гена и сам не мог взять в толк: а на что, собственно, намекает эта воображала, эта заноза Баркова?