Из присутственного места Ксения вышла в полной прострации. Легче было представить, как она вручит повестку Тугарину-змею, чем Холину, особенно с учетом Крона. Если бы она знала, где этот Холин работает, еще можно было бы попробовать поймать его на рабочем месте и всучить повестку при свидетелях.

Тут Ксения признала, что девочка-секретарь знает свое черное дело: заседание суда назначено через две недели, терять время на поиски места работы Холина смерти подобно: если он не явится в суд, решение примут без него. Потом «заинтересованное лицо», то есть она, Ксения Баркова, будет точно так же, высунув язык, носиться за Холиным, чтобы вручить ему решение суда. А чтобы он исполнил это решение, потребуются месяцы, и все будет тянуться до морковкина заговенья.

Следовало уже вечером отправиться на улицу Космонавтов и каким-то образом вынудить Холина поставить подпись на корешке повестки. Желательно кровью, не без злорадства подумала Ксения.

И она сделала первое, что, по здравом размышлении, сделала бы на ее месте каждая, – позвонила своему ненаглядному другу Никеше.

И выслушала отповедь, похожую на запись на автоответчике:

– Солнышко, я сегодня никак не могу. Сегодня же понедельник, сегодня у меня тренировка.

– А ты не можешь пропустить тренировку? – упавшим голосом спросила Ксения. – Или перенести ее на завтра.

– Солнышко, что ты прямо как чужая? Конечно, не могу. Завтра другая команда тренируется. И пропустить не могу – мышцы постоянно нужно держать в форме.

Аргументация была слабенькой. Никакого криминала в том, чтобы Никита пропустил тренировку, Ксения не видела, и все списала на лень своего друга, эгоизм и ненависть к суете. По этой причине даже вид спорта Никита выбрал несуетливый.

Неожиданно для себя она сказала:

– Знаешь, Рассветов, это не я, это ты чужой.

– Солнышко, у тебя критические дни? – с обидой спросил инструктор.

Ксения так и видела, как Никеша наморщил свой идеальный нос.

– Извини за беспокойство. Прощай.

Прозвучало пафосно, но Ксении было плевать на слог. В этот момент она была уверена, что отношения с Никешей зашли в тупик и ликвидировали сами себя, как космическая станция, отработавшая срок.

Прокатывая между ладоней остро отточенный карандаш, Гена честно пытался работать. На данный момент работа состояла в том, чтобы вникнуть в замечания, высказанные производственниками, и составить рекламацию на оборудование, а самолюбие, черт бы его взял, требовало: обидься, Гена. «Если хочешь доставить мне удовольствие, перестань подворовывать на фирме» – вот как она выразилась. Ведь что, мерзавка, сотворила: разбила предложение на две части. Пока он, открыв рот, вслушивался в журчащие переливы ее голоса, она сказала гадость и сиганула из лифта, вильнув бедром. И конечно, он ничего не успел ответить этой змее, этой ведьме, потому что, пока он пялился на ее попку (тут Гена вздохнул и заерзал в кресле), лифт тронулся, а он так и не придумал, что ответить. Ну хотя бы: «Сама дура».

Гена сунул карандаш в органайзер, вместо него извлек ручку с черной пастой. Потянулся к принтеру, достал несколько листов бумаги и положил перед собой. Чистый лист вызывал у Гены желание оставить на нем свою подпись. Этим Гена и занялся. Подпись была командирская, с нажимом, сильная и энергичная. Вот только с подчеркиванием Гена никак не мог определиться: снизу ставить или сверху? Нужно было потренироваться.

Рука тренировалась, голова думала – о Барковой, конечно. Умная бы давно допетрила, что его кто-то подставляет, сказал себе с горечью Гена и понял, что сказал что-то важное.