Именно поэтому Иллариона Ванн-Хейк была так раздражена. Сначала Черный Сопх, теперь вот, дождь. И с каждой минутой раздражалась ещё больше.

Лес не спасал. Лошадь с трудом шла, поэтому Лара спустилась и вела животное, крепко держа его. Одним словом, дорога была просто ужасная. Но тем не менее Волчица шла, не останавливаясь и не прекращая бурную мыслительную деятельность. Она строила планы, но не с целью решить, что делать дальше. Она старалась сдержать слезы. Она практически не чувствовала голода, хотя ела давно, да и о том, что немало замерзла, даже не догадывалась. В голове билась мысль, словно птица, посаженная в клетку. Родители мертвы.

Родители! Восемь букв. Два человека. Три жизни, связанные между собою навсегда – мамы, папы и ребенка…

Кто-нибудь может сказать, что это не проИллариону Ванн-Хейк. Что у неё нет родителей, о чем свидетельствует постфикс… но лучше этим людям промолчать. Потому что Оливер и Юлиана Ванн были для Лары намного большим, чем просто опекунами.

Она их любила. Нет, не в прошедшем времени. Она их любит и сейчас. И пока она жива, они будут с ней – в сердце.

Когда-то, когда в Приэле умер один старый дед, которого все считали своим родственником – прелестный дедушка, всех любящий и помогающий каждому – Лара впервые поняла простую вещь. Настолько простую и понятную для тринадцатилетней девочки, что она даже удивилась, почему все так убиваются… Ведь когда человек умирает, он не уходит и не исчезает бесследно. Он остается в твоей жизни. Остаются предметы, которые он держал, которые сохраняют в себе его след. Остаются слова, запавшие в сердце, как заноза… и даже самый облик его – остается с тобой. Ты его видишь редко и можешь не замечать, но он – рядом, с тобой… во сне. Да, именно во сне ты можешь снова увидеть любимых людей, безвременно покинувших тебя. Увидеть – и даже обнять, прикоснуться, сказать самые главные слова. И если ты в это веришь – это все будет на самом деле. Прикоснувшись к нему во сне, ты почувствуешь его тепло, услышишь его голос…

Но остальные, видимо, так не думали. Лара не решилась тогда высказать кому-нибудь свою теорию. А теперь… а теперь она не была в ней уверена.

Внутри что-то горело, будто ей ткнули прямо в грудь раскаленным железом. Родители погибли. Их нет. Они больше не улыбнутся ей, не поддержат, не скажут, что гордятся, или что не стоит обращать внимания на косые взгляды соседей, не одобряющих её образ жизни…

Соседей! Которых тоже теперь нет! Которые погибли… сгорели. Заживо. Но сердце сжимается не потому, что это была жуткая, чудовищная смерть. Просто – это была она. Смерть. Конец.

Лара на секунду остановилась, не замечая, что стоит прямо в лужи. И, поддаваясь минутному порыву, топнула ногой – грязные брызги полетели во все стороны. Она пошла дальше, не замечая пятен на платье, относясь к ним с абсолютным равнодушием. Но теперь её мысли приняли другой характер.

Черный Сопх! Разве можно ненавидеть сильнее! Убийцы! Убийцы! Ферруан! С каким удовольствием она бы воткнула ему в грудь яхот! Или меч, ради такого случая она даже готова сменить оружие. Да, меч – так, чтобы проткнуть насквозь! Или – сжечь его, сжечь, как он сжег маму и папу, как других людей Приэля…

Нет. Лара покачала головой, крепко сжимая в свободной руке маленькую ракушку на веревочке – тот самый кулончик Кары. Кара! Её Каролина!

Её надо спасти. Этим она хоть как-то исправит ситуацию… да что там исправит! Ничего не исправить, и дело не в этом! Она должна спасти Кару! И она сделает это, всем назло! И Черному Сопху, и Ферруану. И остальным, кто смеет надеяться на то, что Волчица сдастся…