– Да, наверное, так и сделаю, – говорил с сомнением Андрей. – Да. Сейчас посмотрю, что маманя скажет. Если совсем все просто будет, то, может, и не поеду. Так не охота мне в этот Питер!

– Мне кажется, все будет хорошо. Не может быть ничего плохого.

– Опухоль – уже нехорошо. Операция – уже нехорошо. Но родители спокойны, паники вроде нет. Видимо – надеюсь! (он трижды постучал себя по лбу, как по деревяшке) – ничего страшного. Но как-то все непонятно, неизвестно, от этого как-то неуютно, коробит.

– Нет, выбрось все из головы! Не думай! Нельзя даже допускать возможность чего-то опасного! Это отрава – прочь ее из головы!

– Да я уверен, что все обойдется. Но и расслабиться, и думать о чем-то постороннем тоже не выходит.

– Это да, – вздохнула Мариша. – Будем ждать новостей.

Ближе к ночи Андрей сделался совсем молчаливым, ушел в себя.

– Ну не волнуйся, – успокаивала Мариша.

– Выкручивает, как студента перед экзаменами… – злился Андрей.

– Все будет нормально.

Андрей мелко кивал в ответ, не разжимая поджатых губ, и тупо смотрел в мельтешащий экран телевизора застывшим взглядом. Поздно вечером он позвонил матери и недолго поболтал с ней. Лидия Сергеевна кратко рассказала сыну о событиях, которые привели ее мужа на больничную койку. Андрей в очередной раз сказал, что готов приехать и «на чемоданах».

– Только ты не отсиживайся там, не отмалчивайся, как ты любишь, – настоятельно втолковывал он Лидии Сергеевне. – Держи меня в курсе каждого движения…

Переговорив с матерью, Андрей немного успокоился. Прислушавшись к себе, он снова отметил, что необъяснимая беспричинная тревожность, терзавшая его несколько недель подряд своей неопределенностью, под вечер особенно, так и не появилась, уступив место плотно засевшему в мозгу тупому стержню. Не осталось и следа от этого призрачного вестника надвигающегося ненастья.

Глава 2

В сентябре Петру Ивановичу исполнился пятьдесят один год. Ранним солнечным утром своего дня рождения он спешил на вокзал – приезжали из Москвы Андрей и Мариша. Помимо праздников, у них было взято за правило – приезжать к родителям в Питер раз в два-три месяца: то был некий радостный и сокровенный ритуал единения семьи для каждого из них уже не первый год. Вот и теперь Петр Иванович радовался, что снова увидит своих дорогих «москаликов», как он шутливо называл их. Последние дни ему шибко нездоровилось, но теперь, с их приездом, все как будто совсем прошло, он отвлекся от постоянного болезненного состояния, и, надо сказать, вполне удачно. В конце концов, Петр Иванович хотел праздновать и веселиться со всеми, и ничто не могло ему в этом воспрепятствовать!

Когда поезд подошел он уже ждал на перроне. Андрей и Мариша, налегке, без вещей, стоящие в тамбуре первыми на выход, видели в окно, как он изящной походкой идет вровень с останавливающимся вагоном. Девушка-проводница открыла дверь, и они выпрыгнули наружу. С каким-то особенно приятным чувством удовлетворения Андрей зарылся носом в отцовскую щетину. Петр Иванович так же старательно и с удовольствием расцеловал Андрея и Маришу и неспешно повел их к машине, тщательно припаркованной в глухом неприметном переулке, довольно далеко за вокзалом, чтобы не платить за дорогую привокзальную стоянку и при этом не быть сцапанным кружащими по району, словно голодные шакалы, эвакуаторами.

Пока они шли, Мариша что-то бойко рассказывала, а Петр Иванович непрерывно улыбался своими тонкими губами, окаймленными поверху коротко остриженными усами. Андрей тоже улыбался, незаметно с нежностью наблюдая за отцом, за его грациозной походкой, за его постаревшим осунувшимся лицом, дорогим и знакомым до мельчайшей черточки. Он готов был пройти так хоть полгорода, лишь бы подольше насладиться этой идиллической прогулкой. Наконец они подошли к черному, словно пантера, «форду» Петра Ивановича, которым тот несказанно гордился, и деловито принялись рассаживаться по местам – Андрей рядом с отцом впереди, Мариша сзади, за мужем.