Я удивилась: у нас это было в порядке вещей. Обвиняешь соседа в том, что тот увел твое рыбье стадо – приведи свидетелей, которые видели это своими глазами, докажи, как угодно! А если у тебя только слово против его слова – милости просим на арену, и пусть рассудит оружие!..

Но тут я припомнила, как меня ни за что ни про что ославили ведьмой, околдовавшей Клауса, как распускали премерзкие слухи, и тяжело вздохнула. Однако почему Эрвин говорит о старшем брате в прошедшем времени?

– Одним словом, отец все хуже относился к нам, – продолжил принц. – Он перестал посылать старших разбирать тяжбы землевладельцев, хотя прежде только рад был, что они взяли на себя эту повинность и сами учатся управлять тем, что им когда-нибудь достанется. Он не позволил Михаэлю жениться по его выбору, а Манфреда не отпустил в путешествие за море, хотя обещал сделать ему такой подарок на шестнадцатилетие. Я так вовсе старался не показываться ему на глаза лишний раз… – Он помолчал и добавил: – Отец не хотел нас больше видеть. И его желание исполнилось: он больше не увидел нас до самой своей смерти.

«Что же произошло?» – спросила я взглядом.

– Лаура превратила нас в лебедей, – просто сказал Эрвин. – Я ведь говорю, она была настоящей колдуньей, хотя никто не заподозрил бы ее в ведьмовстве. Это про нее я сказал, что она была набожней любой служительницы Создателя! При ней наше веселое когда-то королевство сделалось унылее… унылее вареной капусты или каши с комками!

Я невольно улыбнулась, а Эрвин продолжал:

– Слишком много смеяться – грешно, радоваться жизни и не благодарить поминутно Создателя – грешно, балы, охота, любое веселье, любые праздники – не угодны Создателю, даже если празднество в его честь… Вместо веселого старика, который обучал меня и всех моих братьев заветам Создателя и рассказывал забавные истории из его жития, при дворе обосновался унылый тип, похожий на вяленую рыбу, способный только долбить одно и то же и приходивший в ужас, если кто-то осмеливался задать вопрос о спорном толковании этих самых заветов. Женщинам пришлось еще хуже – для них Лаура отыскала какую-то старую жабу, которая ухитрялась чуть не с первого взгляда отличить ложь. – Он перевел дыхание и добавил: – Прежде при дворе были достаточно вольные нравы. Думаю, отец оставил Элизу у себя еще и потому, что она вполне могла оказаться его собственной дочерью!

Я только вздохнула. Что ж, и такое случается!

– И вот, когда Лаура решила, что достаточно настроила мужа против нас, она и сделала это… – Эрвин помолчал. – Я даже не запомнил толком, как это случилось. Вроде бы она сказала что-то наподобие: «Летите на все четыре стороны и заботьтесь о себе сами! Летите большими птицами без голоса!» Только что-то пошло не так, голоса мы не лишились и долго еще кружили возле дворца с криками: «Лаура! Лаура!» Правда, когда наши же слуги взялись за охотничьи луки, Михаэль увел нас к морю…

Пауза затянулась, но наконец Эрвин выговорил:

– Днем мы были птицами, а на закате становились людьми. Потом… Потом отец умер. Помню, на его похоронах мы пролетели клином над толпой… Хоть так проводили его в последний путь… Люди, кажется, сочли это знамением. А мы улетели за море, за два дневных перехода. Михаэль едва не погиб, пока разведал этот путь… Только раз в году, когда дни самые длинные, мы могли перелететь море, а ночевали на той самой скале. И, – он улыбнулся, – без твоей заботы нам пришлось бы худо.

Я улыбнулась в ответ – что там той заботы!

– Сюда мы могли вернуться только раз в году. Я бы предпочел этого не делать, но Михаэль настаивал: он не хотел, чтобы мы забыли родные края. А соблазн, что и говорить, был велик, – признался Эрвин. – И, конечно, мы пытались узнать, как разрушить чары, но… Поняли только, что, даже если убить ведьму, это не поможет, а, чего доброго, лишит нас последнего шанса. А она… Не знаю, как она объяснила наше исчезновение, но только после смерти отца сама села на трон.