– Ты видел китов? Видел? Какие большие киты!

– Тоби, я же говорил тебе, чтобы ты не гулял тут один.

Мальчик виновато сжал губы и сложил руки вместе.

– Ты злишься на меня?

Клаус отмахнулся.

– Да черт с тобой.

– Ты выругался! Я все расскажу воспитательнице! А если хочешь, чтобы не рассказал… – Тоби вытянул руки в стороны.

Вдруг Клаус заметил, что теперь он больше не на крыле самолета. Вокруг него как из-под земли образовался скалистый берег на севере Германии. Одно из тех мест, что изменило его жизнь. Лицо ласкает утренний бриз, волны с грохотом вонзаются в прибрежные скалы и отступают в Северное море.

– Вот так младший братик! Вымогатель!

Умоляющий взгляд мальчонки все же выполнил свое предназначение.

– Хорошо, твоя взяла. – Клаус сел на корточки. – Живо на борт!

Довольный Тоби пулей прыгнул на спину старшего брата и крепко схватился за его шею.

– Пристегнуть ремень! – скомандовал Клаус.

– Есть!

– Надеть шлем!

– Есть!

– Руки на штурвал!

– Есть!

– Приготовиться к взлету!

Удерживая братика за покорябанные ноги (госпожа Неприятность и он были лучшими друзьями), он начинает бежать.

– Дрынь! Дрынь! Дрынь! – Клаус всеми силами пытается изображать работу мотора. – Дры-ы-ынь!

– Выше, Клаус! Выше!

Ноги отрываются от земли, и та все больше удаляется. Он пари́т, как настоящий самолет. Среди пушистых облаков, среди ясного неба, пока Тоби, сидя на его плечах и заливаясь смехом, просит взлетать его выше и выше, выше и выше…

Заиграла музыка. Ее рождал каждый камушек в округе, ею пропитались синее небо и бесконечное море, бушевавшее внизу. Он тут же узнал эту мелодию, перерастающую в тоскливое завывание. Она медленно проникает в его нутро медленно и распространяется все глубже и шире, как случайно упавшая капля чернил в чистой воде. Музыка приближается к апогею, чернила заполняют весь океан! Оркестр воет, кричит от безумия.

Клаус спотыкается, и младший брат падает, больно ударившись коленкой. Мальчишка плачет, но он не слышит его крика, потому что музыка оглушает.

Ему хочется плакать, господи, как же ему хочется зареветь прямо здесь и сейчас!

И вот он проснулся. От осознания того, что все это было лишь сном, сердце бьется так, будто еще находилось там, в этих чудесных грезах. В месте, где он свободен и снова летает. В месте, где он увидел своего маленького братика Тоби.

Но теперь он снова здесь, в затхлом подвале, у черта на рогах. Старик наклонился над ним, замечает одинокую слезу, которую Клаус тут же пытается вытереть (он не покажет ему свою слабость, не покажет!), но проклятые руки по-прежнему связаны. Как же это бесит! Он хочет освободиться, хочет просто выпрямить руки, положить их на штурвал и улететь отсюда как можно дальше!

Неожиданно для Клауса старик понимающе кивает, поджав губы.

– Ко мне тоже они приходят во снах, – сказал он на своем непонятном языке. – Извини, что разбудил.

От русского веяло морозной прохладой: румяные щеки, влажная борода, стало быть, он пришел только что. Когда тот зачерпывал кружку воды, Клаус посмотрел на полку с банками – луч света едва коснулся последней, шестой банки в ряду, и так третий день кряду. Получается, что он уходит и возвращается почти всегда в одно и то же время.

Старик, приподняв повязку, осмотрел раненую ногу.

– Ну что, Ганс. Все вроде бы зер гуд, нога выглядит лучше. Но до полного выздоровления тебе еще далеко.

Родное «зер гуд», пускай и с ужасным акцентом, заставило спокойно выдохнуть.

– Ладно, пойду приготовлю пожрать, – последнее слово он выговорил отчетливее, чтобы Клаус смог его разобрать. Уж это слово он запомнит на всю жизнь (как же он надеялся, что она не закончится в этом подвале). – Ты представляешь, куница чуть ли не сама в кулёмки прыгает! Почти каждый день хотя бы по одной тушке удается взять. А на днях Борька учуял одного свежего! Ушел в завал, гад, пришлось выкуривать, а это дело, знаешь ли, трудное, сначала надо… Хотя чего я тут снова распинаюсь, ты же ни хера по-русски…