Что с ним, что произошло, когда у нее сорвалась с языка эта опрометчивая фраза? Что не дает ему с тех пор покоя? Она ведь знает его: с тех пор он только и думал, как бы показать ей, что это не «его» фюрер. Будто она всерьез так считала! Надо было объяснить ему, мол, просто сорвалось с языка, в первую секунду, от горя и гнева. Она могла бы сказать про них совсем по-другому, про этих преступников, которые так бессмысленно отняли у нее сына, – а вырвались, как нарочно, именно эти слова!

Но что тут поделаешь, сказанного не воротишь, и теперь он где-то мотается, подставляется под всевозможные опасности, чтобы доказать, что он прав и что она обошлась с ним несправедливо! Чего доброго, вообще домой не вернется. Вдруг сказал что или сделал, разозлил фабричное руководство или гестапо, – вдруг уже в кутузке сидит! Обычно-то он спокойный, а нынче спозаранку уже был сам не свой!

Анна Квангель не выдерживает, сил нет ждать его сложа руки. Она делает несколько бутербродов и отправляется на фабрику. Она и в этом верная его жена: даже сейчас, когда на счету каждая минута, когда хочется поскорее удостовериться, что все в порядке, – даже сейчас она идет пешком, на трамвай не садится. Да-да, идет пешком – бережет деньги, как и он.

От вахтера мебельной фабрики она узнает, что сменный мастер Квангель, как всегда, пришел на работу минута в минуту. С курьером она посылает ему «забытые» бутерброды и дожидается, когда тот вернется.

«Ну, что он сказал?»

«А должен был?.. Он же всегда молчит!»

Уфф, гора с плеч, теперь можно идти домой. Покамест ничего не случилось, несмотря на всю его утреннюю тревогу. А вечером она с ним потолкует…

Возвращается он ночью. По лицу видно, как он устал.

«Отто, – с мольбой говорит она, – я ведь ничего такого в виду не имела. Просто вырвалось в первую минуту, от испуга. Не сердись на меня!»

«Чтобы я на тебя сердился? Из-за такого? Да никогда!»

«Но ты что-то замышляешь, я чую! Не надо, Отто, не навлекай на себя беду из-за такого пустяка! Я ведь никогда себе не прощу».

Секунду он смотрит на нее почти с улыбкой. Потом быстро кладет руки ей на плечи. И тотчас отдергивает, словно стыдится этой поспешной нежности.

«Что я замышляю? Пойти спать! А завтра расскажу тебе, что мы с тобой будем делать!»

И вот настало утро, но Квангель еще спит. Впрочем, ни полчаса, ни час теперь значения не имеют. Он здесь, подле нее, и ничего опасного сделать не может: спит.

Анна отворачивается от его кровати и снова принимается за мелкие домашние хлопоты…

Между тем госпожа Розенталь, хоть и поднималась по лестнице очень медленно, уже давным-давно добралась до своей квартиры. Ее не удивляет, что дверь заперта, – она просто отпирает замок. А войдя, вовсе не начинает поиски Зигфрида, не зовет его. На жуткий хаос тоже внимания не обращает, да и забыла уже, что пришла в квартиру, следуя за шагами мужа.

Сознание медленно, неотвратимо мутнеет. Она не то чтобы спит, но и не бодрствует. Отяжелевшее тело двигается мешкотно, неуклюже, словно занемев, и мозг тоже как бы занемел. В голове возникают какие-то разрозненные образы и, прежде чем она успевает их разглядеть, вновь исчезают. Она сидит в уголке дивана, поставив ноги на перепачканное белье, медленно, вяло оглядывается по сторонам. В руке у нее по-прежнему ключи и сапфировый браслет, подарок Зигфрида на рождение Эвы. Выручка за целую неделю… Она едва заметно улыбается.

Потом она слышит, как входная дверь тихонько открывается, и знает: это Зигфрид. Пришел. Вот зачем я сюда поднялась. Надо его встретить.

Но она остается на диване, по серому лицу растекается улыбка. Она встретит его в комнате, сидя, словно никуда и не уходила, все время сидела здесь, ждала его.