– Нет и ещё раз нет! – мэр хлопнул себя по выдающейся грудной клетке пухлой рукой.

– А как же Европа? – пискнул неопознанный с задних рядов.

– А мы ей, Европе твоей, привет по-другому передадим! Город наш обозначим на латыни. Латинский же все понимают? Ну в Европах-то поймут? Поймут! Поймут и узнают, что есть, есть такой островок в этом океане монархических скреп, который хоть и омывается недемократическими водами, но сам себе вполне наплаву!

Громкие аплодисменты умаянного деспотично душным помещением электората поставили точку в окончательном превращении города в часть Европы. Правда, в процессе так называемого колдовства вынырнул один вопросик. Небольшой такой, но, зараза, важный: с какой конкретно буковки этого самого иноземного алфавита начинать писание? С этой вот или вот с той? Они ж, буковки эти ненашенские, обе эквивалентны одной нашенской.

Поскольку не все в бывшем ЗАТО и с родным-то языком на ты, пришлось рюкзак с инициативой, смелостью и ответственностью взваливать на себя господину мэру.

– Пиши эс, – безапелляционно заявил глава города. – Да не эту! А ту эс: эс как доллар!

Таким презательевым образом появился на территории бескрайнего, как океан, государства город с именем латинским. И, если его, городок наш, раньше не наносили на карты, то и теперь существенно ничего не изменилось. Хотя как это – ничего? А самосознание граждан? Раньше же ж они только одной ногой были в Европе, а теперь и вторую конечность уверенно подтащили в край равенств и свобод.

– Пароль? – снова вопросил страж из-за железной двери, втиснутой в семейные узы столбов-двойняшек. – Вы куда?

Окидываю тебя, мой вынужденный спутник, высокомерным взглядом и, собрав в лёгкие побольше пафоса, бойко выдаю:

– В город S, S как доллар!

В городе Эс, эс как доллар, самое красивое утро. Здесь солнце не просто шлёпается на небосвод, аки плевок хулигана-прохожего, тут целая церемония переливов из уверенного пурпура в скромный бордо с венчанием претендующего на синь неба в золотистый слиток. Это вам не замызганный столичными облаками неряшливый выкидыш, что не доживает, как правило, и до полудня. Это настоящее рождение солнца. В общем, смело верьте мне на слово: утро здесь совершенно необыкновенное и необыкновенно совершенно.

Опирающее ажно на три колонны здание Управы сонно щуриться в ответ на пиршество восхода. Слегка скукоживается, потом расправляется и вдохновенно замирает, не в силах отлепить от окон солнечное пришествие. Белая двухэтажка, что часами позже затянет в себя всех самых важных чиновников, с завистью наблюдает на буйством красок. Она словно надеется, что вот именно в этот раз ей таки удастся оторвать себе хоть толику разноцветия.

А то надоел уже, ей-богу, этот бледный официоз. Высокопоставленному строению, может быть, тоже хочется имидж сменить. Вон, заместитель главы Управы по работе с населением Погремушкина Леонелла Кузьминична волосы уже пятый раз перекрашивает. И это только за последнюю неделю! А зам по вопросам здравоохранения Симона Ахилловна Паркинсон снова, поди, в новых туфлях прибудет. Только в одной паре её обувки оттенков больше, чем во всём здании местного самоуправления. А некогда бежевый двухэтажный дом культуры в день окончательного присоединения к Европе как перекрасили в молочный, как нарекли Управой, так и оставили его фасад в бледном покое.

– Обидно, – шмыгнет форточкой важное здание, прозванное в народе Койкой.

Да-да, по имени той самой реки, от которой мы с вами принялись путешествовать.

– Очень обидно, – подтвердит распахнутая с торца дверь.