После полудня жара спала. В студенческом лагере было малолюдно. Август сидел возле потухшего кострища на сухом стволе акации и перебирал струны на гитаре. Его Кати приняли привычный городской облик и ушли в санаторный киоск за пивом к прощальному ужину. Возле палаток вялились на солнышке оставшиеся студенты. Послепоходное умиротворение дышало от палаток и едва дымящихся кострищ.

Среди девочек была та, которая год назад дала Августу от ворот поворот. Теперь он вполглаза наблюдал за ней и удивлялся себе прошлогоднему. Что такое особенное он мог в ней найти, чтобы часами кружить возле ее подъезда в ожидании появления своей мечты? Это было продолжительное наваждение, колдовство, сила которого держалась около полугода и была перебита другим колдовством. Клин клином вышибают. Вся жизнь Августа делилась на такие то цирковые, то театральные сезоны с постановками любовных аттракционов и пьес. Одни представления продолжались не более месяца, другие длились около года. Но, казалось, что все они были долгой репетицией перед постановкой драматургического шедевра, текст которого Liss от него прятала вот уже девять лет в далеком Мэриленде. Но благодаря ее такой дьявольски талантливой режиссуре Август научился играть без слов и верить в гениальность молчания.

Варвара из прошлогоднего «спектакля» сидела у входа своей палатки и сосредоточенно украшала себя маникюром. Теперь, удобно устроившись, как на скамейке в зале Эрмитажа, можно было открыто, не из-за околоподъездных кустарников в дождливый вечер под зонтиком, смотреть на нее как на неизвестную скульптуру Микеланджело или воплощенную еще не раскаявшуюся тицианову Магдалину. Замершую позу абстрактного ценителя искусства теперь вызывал глубокий распадок меж ее грудей за занавесом дикой черноты волос, и чужой кинопроектор сквозь призму искривленного времени представлял: ту же черноту ночи с силуэтами искалеченных лавочек в полумраке подъезда хрущевки с одинокой лампочкой; и как фантом любви – кустарник бузины с блестящими ягодками будто бы Варвариных глаз. Эта пьеса была особенно дорога Августу своей глубинной темнотой чувств и ночными декорациями. Он сам попытался внести в историю немного детективности. И теперь с удовольствием перелистывал в памяти щекотливые моменты ночной жизни своей возлюбленной: сначала наблюдение за ее подъездом; слежка до бара с пересчетом и классификацией подружек и друзей; возвращение веселой компании назад к подъезду под его неусыпной охраной на расстоянии. Видно, в том любовном коктейле, который Август принимал с утра пораньше, кроме добавок остросюжетности, были намешаны и банальные сивушные масла скуки. Он испытывал удовольствие удачливого драматурга от упорядоченного хода пьесы с избыточной радостью Дон-Жуана от отсутствия хотя бы одного ночного конкурента. Но он вскоре объявился, и тогда Август вышел из-за кустов, как из-за кулис, на сцену под одинокую лампочку подъезда и пошел прямо на скамейку с парочкой, хотя Август-режиссер не объяснил ему этой сцены. Когда он приблизился к ним, Варвара с кавалером сидели, не шелохнувшись, в позе римских патрициев на пиру. Ее рука была где-то в чернеющей геенне его дьявольских балахонов. Тридцати метров прогулки по сцене хрущевского дворика оказалось недостаточно на сочинение подобающих реплик, и Август из трагического героя переквалифицировался в трусливого пьяного комика с его вечным вопросом: «Как пройти в библиотеку?».

Позже он выпытал у нее главное, что хочет знать отвергнутый любовник: кто он? «Бандит», – улыбаясь, сказала она. И Август проглотил эту драматическую развязку с облегчением, которое наступает при поиске ответа на вечный мужской вопрос: кто же они – женщины?