Черных снова замолчал, переживая трагедию лишенного семьи крестоносца, но справился с собой и сказал голосом, способным тронуть сердца юных непорочных дев (буде таковые попадутся на его пути) и дев старых, готовых тронуться от любого обращенного к ним мужского слова:

– Зайдем, Леша!..

Высокая стрельчатая дверь неслышно распахнулась, из часовни пахнуло приятным холодком, сразу за порогом начала звучать органная музыка, грустная и небесная, потому что извлекалась дуновением воздуха, а не насильственным ударом по клавишам, струнам или натянутой коже безвинно убиенного животного.

Внутри стояли дубовые скамьи с отполированными многими поколениями верующих сиденьями, на одном лежал забытый кем-то молитвенник. Пахло свечами и еще чем-то, присущим только церкви.

Черных прошел к самому возвышению, с которого, должно быть, читались проповеди и клеймились грехи богобоязненных прихожан, а я остался у дверей, памятуя, что католики как-то неправильно веруют во Христа и являются извечными конкурентами православных.

Окончив молитву, Черных пошел назад, ступая по разноцветным пятнам солнца, проникающего в темную часовню через красочные стекла витражей. Я вслед за ним вышел наружу, орган за спиной стих, дверь неслышно затворилась...

– Вижу, тебя грехи дальше порога не пустили, – злорадно сказал Черных, – а я здесь часто бываю, да, часто...

Мы обошли часовню и за ней, на краю полянки, обнаружились две простые деревянные лавки, наподобие тех, что устраивают в русских деревнях для вечернего лузганья семечек и обсуждения дел соседей и родственников, как ближних, так и дальних.

Уже почти миновав стену часовни, Черных остановился, похлопал ее по каменному боку и с гордостью сказал:

– Двенадцатый век, вторая половина, представляешь?

– Нет, – честно сказал я, потому что действительно не представлял себе двенадцатый век, как, впрочем, и все остальные века, вместе и порознь...

Черных покачал головой, осуждая мою убогую фантазию, но, усевшись на скамейку, все-таки пригласил меня сесть рядом.

Для начала наследник российского престола уткнул лицо в ладони, долго молчал, потом достал платочек, вытер глаза и нос и, наконец, решился начать.

– Нужно спасать Россию, Леша, – сказал он спокойным и будничным голосом, как говорят, – нужно собрать грибы или забить гвоздь, – и сделать это можем только мы с тобой...

Я согласно кивнул. В последнее время я только и делаю, что кого-нибудь от чего-нибудь спасаю. Совсем недавно вот олигарха Береговского спас, за что был осыпан немерянными обещаниями всех благ, милостей и преференций, самым главным из которых было сказанное олигархом «Я этого никогда не забуду, Леша!»

Так что спасать я уже привык, а один человек или сто сорок пять миллионов, – разница, в сущности, небольшая...

– Гибнет Русь наша Великая, рушится надежда человечества, гаснет Светоч Духовности и никому до этого нет дела. Президент нынешний, конечно, хороший человек, прекрасный специалист, но он все-таки из старой гвардии, мыслит категориями прошлого века. К тому же связан обязательствами с людьми прошлой администрации и своими соратниками. Нужен человек, как бы лишенный прошлого, но с другой стороны – тот, кто своими корнями восходит к самым истокам русской нации, исконный русак, в ком течет беспримесная кровь славян-духоборцев, некогда вставших грудью на защиту Веры от поругания инородцев.

Лоб престолонаследника омрачила тяжкая дума о будущности России. Захотелось встать и уйти, чтобы не мешать спасению Отчизны, но Черных вновь воспрянул, положил мне руку на плечо и произнес торжественно и печально: