– Не боись, – сказал я ему добрым голосом, – бить не буду. Пока...

Мужик хрюкнул и, по-моему, обделался. Во всякому случае, остро запахло свежим дерьмом.

– Пошли, – сказал я, стараясь держать его на расстоянии вытянутой руки.

Мужик опять хрюкнул, и ноги у него подкосились. Я затащил его внутрь дома и приставил к стенке, но он упорно сползал на грязный, загаженный многими поколениями петербуржцев пол.

– Стоять! – приказал я и поднял с земли арматурный прут.

– Ой, – ответил мужик и рухнул лицом вниз на пол.

Я потрогал его концом кроссовки, убедился, что скрываться он не думает, и пошел на поиски веревки. Обрывки бечевок валялись повсюду, но были или коротки, или грязны, или сгнили от долгого беспутного лежания. Тогда я выдернул из стены кусок провода, который доисторические строители проложили, чтобы когда-нибудь их потомки провели сюда ток и освещали жизнь людям далекого будущего.

– Вставай, – сказал я.

Мужик дополз до стены и сел, на большее он был уже не способен.

– Говори! – приказал я и стегнул проводом стену рядом с его головой.

Мужик закрыл лысину руками и что-то простонал.

– Что? – грозно спросил я.

– Пить, – простонал мужик уже отчетливей.

– Извини, братан, шампанского нема! Говори, если есть чего сказать, и я пойду. Мне преступления совершать надо, а не с тобой тут валандаться...

– Гы-гы-гы, – произнес мужик.

– Смеешься! – горько сказал я. – С вором в законе и поговорить не хочешь, гордый, как белорусский партизан. Смотри, сейчас пытку тебе учиню, – и я потряс проводом.

– Го-го-го, – сказал мужик и добавил. – Бу-бу-бу.

– Чего? – переспросил я. – Богу своему молишься?

– Говорить буду, – ему с трудом, но удалось составить слоги в слова.

– Говори, гнида непотребная! Ты знаешь, что с вором в законе разговариваешь? Ты знаешь, говно поросячье, что меня сам Дядя Федя в тюрьме крестил?

– Да, – прошептал мужик.

– Ну так я тебя сейчас! – с пафосом воскликнул я и сделал из провода удавку. – Видел, волчья сыть? Говори!

И мой преследователь рассказал, что братва собрала малый сход, на который не позвали ни Кирея, ни Сергачева, ни Гену Есаула, то есть всех тех, с кем я контактировал в блатном мире. Не позвали потому, что знали – они будут защищать меня и требовать, чтобы я пришел на большой воровской сход и дал свои объяснения.

Так что вступиться за меня было некому, и братва постановила – казнить Кастета лютой казнью, но прежде вызнать, что я хочу делать и нет ли во всем этом какого вреда воровскому сообществу. Все это было понятно, предсказуемо, и кассету Черных записывал именно с целью вызвать такую реакцию.

– Хорошо, – сказал я, выслушав рассказ «языка». – Вставай, гнида! – и я растянул удавку под размер его головы.

– У-у-у! – завыл мужик.

– Не запугаешь! – заверил я его. – Вставай!

Он с трудом поднялся на ноги, отчего остро запахло мочой.

– Передай своим наймитам, что Кастет в городе, Кастет не один, и тот, кто протянет к нему свои поганые лапы, захлебнется в собственном дерьме. Говорить я буду, но только с правильными ворами, а не со всякой шоблой, вроде тебя. Все понял? – я задержал дыхание, сделал шаг вперед и показал лазутчику проволочную удавку.

– Понял, – отчетливо произнес мужик. Главное для себя он, действительно, понял: я возвращаю ему жизнь и свободу, а остальное пока не так и важно.

– У тебя часы есть? – спросил я.

– Есть, – сказал мужик и принялся расстегивать ремешок наручных часов.

– Я сейчас ухожу, а ты выйдешь отсюда не раньше чем через полчаса, – сказал я ему. – Сверим время!

Уточнять хронометраж он не стал, а вместо этого выронил кепку и сам повалился вслед за ней в лужу собственной мочи.