Как-то раз, возвращаясь ночью с сестринского поста, я не удержался и заглянул в открытую дверь генеральской палаты. Человек, сидящий в кресле перед телевизором, показался мне знакомым, хотя половину лица и левый глаз скрывала свежая марлевая повязка.

– Товарищ генерал! – негромко окликнул я его.

Генерал обернулся, грозно посмотрел единственным зрячим глазом и... рассмеялся.

– Кастет? Ты?

– Так точно, товарищ полковник, – ответил я, потому что передо мной был полковник Гонта, командир офицерской спецроты, давшей мне путевку на Большую Войну.

– Закрой-ка дверь, Кастет, – сказал полковник Гонта, убавил телевизионный звук и вытащил из генеральского холодильника запотевшую бутылку водки. – Ты что в госпитале делаешь? Морду отъел, хоть сейчас на амбразуру.

– Сестричек трахаю, товарищ генерал!

– Эх, как бы мне на такую должность устроиться! А если серьезно? Тебе функциональные обязанности водку пить позволяют?

Я вкратце рассказал о своей афганской службе, о последнем ночном бое, ранении и, наконец, спросил об офицерах роты.

Генерал налил по полному стакану и сказал:

– Не чокаемся!

Выпили, не чокаясь, помянули погибших и я, отдышавшись от подзабытого вкуса водки, спросил:

– Кто?

– Все, – коротко ответил генерал и налил еще по полной. – Мы последними уходили из Афгана. Ограниченный контингент весь ушел, а мы все сидим, боевую задачу выполняем, мать ее... А по-простому, хвосты подчищаем, что после наших генералов остались, чтобы все было шито-крыто, и комар, ети его мать, носа не подточил...

Генерал снова выпил, занюхал рукавом адидасовского костюма, посмотрел на то, как я осторожно пью свой стакан, констатировал:

– Отвык Кастет от боевой жизни, – и достал из холодильника непочатую палку твердой колбасы, хлеб, пачку масла. – Закусывай, Алексей. Тебя же Алексеем зовут, не ошибся?

– Так точно, Алексеем.

– А меня – Иваном, ты только при других меня Ванькой не кличь, а так, между собой – можно, позволяю тебе своим генеральским позволением.

– Так что с ротой случилось, товарищ генерал? – после двух стаканов я был еще не готов называть генерала Ваней.

– Нас эвакуировали на двух вертушках и меня буквально с борта сняли, срочно, по рации, приезжай, полковник Гонта, в Кабул, в советское посольство. Рота в Союз полетела, а я – в Кабул, на БМП с двумя прапорами, так и получилось, что от всей спецроты остались только генерал, два прапорщика и капитан Годунов, который в это время свое очередное секретное задание выполнял и в расположении роты его не было. Но знаешь, Алексей, что самое-то странное – никто меня в посольство не вызывал, там даже военпреда в тот день не было, в Москву он летал по каким-то своим делам... А вертушки моджахеды сбили совсем недалеко от нашего лагеря, так до сих пор бойцы там и лежат. Непохороненные...

Генерал снова потянулся к бутылке, а у меня в мозгу вдруг всплыли три телефонных номера – один московский и два питерских – те самые, что сказал мне у входа в штабную палатку капитан Годунов в последнюю ночь моей службы под командой полковника Гонты.

* * *

Выйдя из госпиталя, я сразу позвонил по московскому номеру капитана Годунова. Трубку сняла девушка, с казенной вежливостью выслушала мою просьбу позвать к телефону Сашу Годунова, доложила, что его сейчас нет, и спросила, что нужно передать. Все это напоминало давно заведенный обмен условными фразами, и я нехотя оставил телефонистке привет от Кастета, выслушал – «Хорошо» – прозвучавшее, как уставное «Так точно!» – и с неясными мыслями повесил трубку.

То, что Годунов человек непростой и работает скорей всего на «контору», было ясно еще в Афгане, но там – дело другое, пуля, как известно, дура, и не выбирает, какого цвета у тебя погоны и что написано в послужной книжке офицера. Однако к «конторским» в войсках отношение было известное, считали их всех до одного стукачами, дружбы с ними не водили, а особистов сторонились, как черт ладана.