– Матерь Божья! – воскликнула она. – Уж не Майрон ли это Болитар собственной персоной? Входите, молодой человек, входите…

Майрон последовал за ней в помещение. Затхлая атмосфера дома наводила на мысль, что здесь обитало несколько поколений стариков. Прежде, в подростковом возрасте, Майрон, ощутив подобный запах, попросту зажал бы пальцами нос, но в зрелые годы, возможно, набрал бы этот воздух в бутылку, крепко закупорил и спрятал в шкафу – как говорится, на черный день. Вернее, на день воспоминаний и поминовения. Чтобы, размышляя о прошлом, смаковать его по глоточку, словно старое виски, оживляя мысли о былом.

– Я как раз поставила на плиту кофейник. Выпьете чашечку?

– С удовольствием. Очень любезно с вашей стороны.

– Присаживайтесь. Я вернусь с подносом через минуту.

Майрон опустился на жестковатую софу, обитую потертым велюром с цветочным орнаментом, и по какой-то непонятной причине чинно сложил руки на коленях, как будто ждал прихода учительницы. Потом осмотрелся. На кофейном столике располагалось несколько грациозных статуэток, выполненных в традиционном африканском стиле. Облицовка камина была почти сплошь завешана семейными фотографиями. Большинство снимков изображали молодого человека, почему-то показавшегося ему знакомым, хотя Майрон точно знал, что никогда не видел его. Ну конечно! Это же сын Мэйбл Эдвардс, догадался он. Порядок, в каком располагались фотографии, оригинальностью не отличался, поскольку отпрыск древа Эдвардсов был запечатлен, что называется, с пеленок. После изображений младенческих лет шли снимки Эдвардса-школьника, Эдвардса-подростка – ну и так далее. Завершали своеобразную фотогалерею снимки парня на выпускном вечере в школе и – в уже более зрелом возрасте – одетого в смокинг. Должно быть, Эдвардс принарядился по случаю какой-нибудь важной семейной даты или собственной помолвки… Майрон прекрасно понимал, что все это весьма банально – подобные фотогалереи имеются чуть ли не в каждом доме. Тем не менее эти снимки чем-то притягивали сердце. Возможно, своей чистотой, наивностью и безыскусностью.

Как и было обещано, Мэйбл Эдвардс довольно скоро вернулась в гостиную с подносом.

– А ведь мы с вами встречались, – сказала она.

Майрон кивнул, стараясь вспомнить, когда и при каких обстоятельствах это произошло. Что-то неясно шевелилось в памяти, но ему никак не удавалось нащупать воспоминание и извлечь на свет божий.

– Вы тогда учились в школе высшей ступени, – продолжила тетушка Мэйбл, вручая Майрону чашку кофе на блюдце. Потом сняла с подноса и поставила перед ним сахарницу и сливочник. – Однажды Хорас взял меня с собой полюбоваться на вашу игру. Помнится, вы играли тогда против «Шабаззов».

Майрон сразу вспомнил, о чем она говорила. О его юных годах, поездке в Эссекс и матче с командой школы высшей ступени Малколма Х. Шабазза, несомненно, уступавшей им по классу. И еще он совершенно точно помнил одну вещь: в команде этой школы не было ни одного белого, и нравы там царили крутые. Помимо всего прочего, школу окружала по периметру колючая проволока, а на воротах красовалась надпись: «Сторожевые собаки спущены с цепи».

Сторожевые собаки в школе высшей ступени. Об этом стоит подумать на досуге, не правда ли?

– Я помню, – тихо произнес Майрон.

Мэйбл неожиданно расхохоталась. Когда она смеялась, вся ее обильная плоть ходила ходуном.

– Ничего более забавного в жизни своей не видела, – сказала она. – Как вспомню ваших бледных мальчиков, бродивших по площадке с большими, как блюдца, от страха глазами, так сразу начинаю хихикать. Один только вы, Майрон, нормально выполняли свою работу.