Изучение идейного развития познесоветских поколений в их реальном взаимодействии с государственной идеологической обработкой началось, по сути, только в новом веке. Предполагаю, что долгое время объективному исследованию препятствовала травматичность болезненного и унизительного опыта, пережитого в детстве и юности нами всеми.

Психолог Галина Орлова, изучавшая советскую борьбу за мир как одну из дискурсивных доминант брежневской эпохи, расспрашивала об этом «детей семидесятых» и обнаружила у своих собеседников немалые трудности при воспоминаниях о том времени: «Память о реалиях и личном участии в слишком советской, а потому стигматизированной практике вызывает ощутимый дискомфорт, тревогу, несет угрозу новым способам конструирования идентичности. Средства для выражения этого неудобного опыта в современной ситуации фактически отсутствуют. За неловким молчанием, окружающим полноту былой принадлежности к советскому, различимы очертания культурной травмы» (Галина Орлова. Неприкосновенный запас, 2007, №54. https://goo.gl/fPX9d1).

Я не соглашусь с Галиной Орловой только в одном: полнота принадлежности к советскому тоже, по-моему, нуждается в прояснении.

В предисловии к сборнику «Школа жизни» Дмитрий Быков признается: «Я отлично помню свой школьный опыт, он был отвратителен, поскольку двойная мораль уже свирепствовала, и травля, столь ярко и страшно показанная Железниковым и Быковым в «Чучеле», была уделом всех думающих детей. <…> Лично для меня попытка реконструкции тех времен довольно мучительна, но и мне есть за что поблагодарить их (времена)» (с. 7).

Всякий думающий человек, ребенок или взрослый, находился в унизительном и опасном положении, вынужденный подлаживаться к идеологическому вранью и сознавая себя винтиком, заложником и обманщиком. А я все-таки исхожу из того, что думающие люди составляли большинство населения. «Такую войну с такими лагерями по простоте душевной не проходят» – я разделяю этот вывод, сделанный замечательным писателем Борисом Крячко в романе «Места далекие, края-люди не здешние» (Дружба народов, 2000, №1, 2000, с. 88).

Мой опыт тоже был отвратительным, и благодарить за него мне вовсе не хочется. Но вечная благодарность вождю, партии, государству была идейной обязанностью каждого советского человека, в особенности ребенка. Формула «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!» сменила формулу «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!», но суть ее осталась прежней: облагодетельствованные советской властью, которая нам «все дала», мы должны были благодарить ее бесконечными «спасибо», а главное – неустанным трудом. Пропаганда открыто заявляла: если кто-то не испытывает благодарности, не чувствует себя вечным должником, а настроен критически, то единственно потому, что не желает честно трудиться: он мещанин, нытик с иждивенческими настроениями. Это была твердая и неизменная идеологическая установка.

В 1963 году о ней жестко напоминал Леонид Ильичев в том самом докладе на пленуме, после которого началась травля Иосифа Бродского, закончившаяся судом и приговором. «В наших условиях не идет речь о выборе: хочу – тружусь, хочу – бездельничаю. <…> Есть еще среди молодежи лежебоки, нравственные калеки, нытики, этакие безусые скептики. А от фыркающего скептицизма один шаг до чуждых настроений и взглядов. <…> Взбесившийся индивидуалист стремится удовлетворить свои хотения за счет окружающих» и т. д. (Л. Ф. Ильичев. Очередные задачи идеологической работы… с. 27, 40, 43).

Двадцать лет спустя именно нежеланием