– Здравствуйте. Я Жиль Бойер. Мне нужно узнать адрес. Дом, где жила семья, расселили. Сектор одиннадцать, Вторая линия.

Мари кивает, запоминая. Указывает в сторону свободного места на скамье, где сидят соискатели работы и те, что пришли с другими просьбами:

– Месье, присядьте, пожалуйста. Я найду в картотеке нужный раздел и всё вам скажу.

– А оно у вас разве не в компьютерах хранится? – задаёт Жиль совершенно детский вопрос.

Девушка косится на него, усмехается:

– Хранилось. После Войны льда здесь мало что из техники уцелело, – негромко отвечает она и уходит.

Несколько минут спустя Мари возвращается с пухлой стопкой прошитых листов, подзывает Жиля к стойке информации.

– Мне нужна фамилия тех, кого вы ищете.

– Дарэ Ка. Макото Дарэ Ка.

Девушка углубляется в поиск адреса, внимательно водя пальцами по строчкам и шевеля губами. Жиль стоит рядом с ней, сердце в груди колотится так, будто он бежал, сохнут губы.

– А вот и он! – наконец восклицает Мари. – Сектор два, Четвёртая линия, дом номер девять, квартира семнадцать. Запомните или для вас записать?

– Второй… Четвёртая. Девять. Семнадцать, – повторяет Жиль. – Огромное спасибо.

Двадцать минут – и он уже на месте. Оставляет велосипед у подъезда, бегом взлетает на нужный этаж… и останавливается, не решаясь постучать. Пальцы сжимаются в кулак, Жиль поднимает руку – и застывает в нерешительности. Смотрит на обитую жестью дверь с облупленной краской, медленно поворачивается к ней спиной. Спускается на несколько ступенек, садится, уложив сумку на колени, и сидит так неподвижно минут двадцать. Вслушивается в звуки по ту сторону дверей, напряжённо пытаясь уловить знакомые голоса. Где-то звонко верещат дети, кто-то ссорится, вот чихнула женщина…

«Чего я боюсь? Того, что мне не откроют, или наоборот? Раньше мне не с чем было идти к месье Дарэ Ка, кроме как с расспросами, которые ранят. А сейчас… и сейчас тоже. Я надеялся, что чашка Акеми, которую я принёс со старой квартиры, что-то означает. Возможно, для неё. Но не для её отца. Значит, у меня снова нет ничего, кроме вопросов».

Жёлтая чашка уютно лежит в ладонях, будто просит: не отдавай, к тебе пришла – не уйду от тебя. Жиль поглаживает изгиб ручки, проводит пальцами по ободку, подносит её к щеке, покрытой шрамами, затем прислоняет к уху. Закрывает глаза и замирает. Если сосредоточиться, можно представить, что в руках не чашка, а морская раковина и в ней мерно дышит прибой. И сидящая рядом мокрая Акеми косится на мальчишку с улыбкой, и к щеке прилипли песчинки…

Выходя из подъезда, он продолжает слышать море. Садится на велосипед, трогается. И не замечает, как его окликает пожилой японец, с которым его разделяет улица и проезжающий по маршруту гиробус.

Домой он возвращается со ссадиной на скуле. На испуганный взгляд Вероники улыбается:

– Почти въехал в соседский забор!

На самом деле он почти увернулся от кулака охранника тюрьмы. Кулак был тяжёлый, меткий, Жилю очень повезло. Только Веронике об этом знать совсем не обязательно.

Пока Жиль уплетает приготовленный Ганной обед, в столовую бочком заходит подозрительно тихая Амелия.

– Мам, Жиль, – зовёт она. – Мне в окно стукнулась птичка. Она свалилась в сад и лежит там.

– Какая птичка, милая? Ну что ты выдумываешь? – улыбается Вероника. – «Понарошка», да?

Дочь делает виноватое лицо, суёт сцепленные в замок руки в карман передника.

– Мам, не понарошка, – вздыхает она.

Вероника и Жиль выходят из дома, следуют за Амелией. На дорожке из серого камня, окаймляющего фундамент дома, раскинув крылья, лежит мёртвая чёрная птаха с алым хвостом. Маленькая – в две детские ладони. Брат и сестра обмениваются ошарашенными взглядами, Вероника приходит в себя первой: