А гаду бесу было смешно. Все время скалился, потешаясь надо мной. Всего один раз отвлекся – когда остморские перегонщики пригнали небольшую партию скота. Он побегал-побегал вокруг меня и, махнув лапкой, угомонился, проворчав при этом: «Бесперспективно».

«Что бесперспективно?» – полюбопытствовал я, озадаченный беготней беса.

«Да это я так», – отмахнулся тот, не став раскрывать суть своего замечания.

И добиться от него внятных объяснений так и не удалось. Ну да что возьмешь с этой зловредной нечисти?

Прошло еще шесть дней этого кошмара, в каковой превратилась моя жизнь после появления демона искушения, и я начал потихоньку привыкать к присутствию Кейтлин. Сжигающая страсть никуда не делась, но концентрироваться на делах при этом стало немного полегче. Это как с наполненным песком мешком, с которым приходилось бегать на тренировках в Кельме. Сначала он кажется неподъемным и, кроме его веса, ничего не замечаешь, а под конец дистанции о нем и не вспоминаешь, думая только о том, как добраться до финиша живым. Тут та же история.

Не зря говорят, что человек ко всему привыкает. Даже к каждодневному соблазнению обольстительным искусом. Но лучше бы Кейтлин вживую мне в это время не попадаться… Или я за себя не отвечаю.

Спустя семь дней я немного воспрянул духом и больше не пытался надавить на беса с просьбой уничтожить образ Кейтлин. Тем более что этот паршивец ни в какую не поддавался на уговоры и увещевания. Тяжко, конечно, когда суккуба рядом, но с этим придется смириться. И просто радоваться ее присутствию… А еще больше – тому, что в моей памяти сохранился именно этот, самый первый образ Черной Розы Империи. Все-таки в тот миг она была хотя бы одета… пусть и слишком вызывающе для леди. Но уж лучше так, чем иначе. Я ведь мог запомнить ее и в другой миг… например, когда она была практически полностью обнажена… Вот тогда бы я точно рехнулся!

На следующее утро настроение мне изрядно подпортила объявившаяся на противоположном берегу овечья отара. Огромная. Кто-то пригнал просто неимоверное количество этих мерзких тварей. Никогда еще такого не было! Хотя, судя по рассказам старожилов, будет еще и не то.

Глядя на серую волну, захлестнувшую берег Леайи, я вздохнул. Придется до ночи торчать на причале. Паром-то медленно ходит, а овец чуть ли не полсотни тысяч. Ну может, чуть поменьше. И как их ни трамбуй на палубе, все равно за пару ходок не перевезти. Одним только паромщикам радость – сегодня они заработают намного больше, чем обычно.

К моему удивлению, паром отчалил от другого берега без единой овцы. На палубе находились лишь десятка полтора степняков с лошадьми. Причем некоторые даже спешиться не пожелали, хотя делать это положено по правилам.

– Что это они, отару свою переправлять не собираются? – спросил я дежурившего в тот день Готарда.

– А, это бай Дустум пожаловал, – определил виновника безобразия десятник, глянув в зрительную трубу. – Брезгует, видишь ли, вместе с овцами переправляться.

– Брезгует? – недоуменно покосился я на Готарда. – А как же он их тогда выращивает? Пасет там и все такое?

– Он – пасет?! – Готард громко расхохотался. – Да он овец видит, только когда их на продажу гонят, да в плове, который ему подают! А чтобы пасти их, у него пастухи есть. А ему самому этим делом заниматься без надобности – он бай! Да ты погоди, сейчас его увидишь и сам все поймешь.

Ждать пришлось недолго. Правда, за это время я успел осознать, что из-за какого-то степняка, возомнившего о себе невесть что, перевозка скота затянется еще на час, и преисполнился по отношению к нему самыми неприязненными чувствами. Я вон и то с овцами путешествовал на пароме. И ничего со мной не случилось. А я все-таки – старший десятник и целый начальник таможенного поста, а не какой-то там бай.