Общая сумма была внушительной – несколько сотен долларов. Той самой суммы как раз не хватало на их общем банковском счету за прошлую неделю, что Эмили тогда с тяжелым сердцем списала на очередные загадочные «инвестиции в безопасность».

Глок 19. Двести патронов. Набор для чистки. Кобура скрытого ношения. Эмили сидела в своем кресле, тупо глядя на чек, и строчки расплывались у неё перед глазами от подступивших слез ужаса. Майкл. Её муж. Купил пистолет. Не охотничье ружье, не травматический пистолет для самообороны, а настоящий боевой пистолет, такой, каким пользуется полиция и военные. И двести патронов к нему. Зачем? Зачем тихому бухгалтеру, никогда в жизни не державшему в руках настоящего оружия, кроме, возможно, водяного пистолетика в далеком детстве, понадобился боевой Глок, полный боекомплект и кобура для скрытого ношения?

Она сидела в своем кресле посреди тихой гостиной, залитой утренним солнцем, и сжимала чек в руке так сильно, что костяшки пальцев побелели. Воздух в комнате стал густым, плотным, его было трудно вдыхать, словно из него разом выкачали весь кислород. Тревожный рассказ Лили о подслушанном ночью разговоре, слова самого Майкла о грядущем «милосердии» и «очищении», а теперь этот кассовый чек – все складывалось в одну чудовищную, леденящую душу картину. Оружие было куплено не для гипотетической защиты от мародеров и зомби после всемирного коллапса. Оно было куплено для чего-то другого. Для чего-то конкретного. Близкого. Здесь и сейчас.

Вечером, когда Майкл вернулся с работы, Эмили ждала его в гостиной. Она не стала ходить вокруг да около, подбирать слова. Она просто молча протянула ему чек.

– Что это, Майкл? – спросила она тихо, но её голос звенел от сдерживаемого ужаса и подступающей истерики.

Он взял чек из её дрожащей руки, мельком взглянул на него. На его лице не отразилось ни удивления, ни смущения, ни страха быть пойманным. Лишь легкая, почти незаметная тень досады, что его нехитрый план конспирации провалился.

– А, это… – он снова пожал плечами, тот самый ничего не значащий жест, который теперь вызывал у неё приступ тошноты. – Да вот, решил заняться спортивной стрельбой. Для снятия стресса. Говорят, очень полезное хобби. Рекомендую.

– Спортивной стрельбой? – переспросила Эмили почти шепотом, чувствуя, как внутри у неё все обрывается и холодеет. – Ты? Майкл, ты же боишься даже громких звуков фейерверка! Ты никогда в жизни не интересовался оружием!

– Ну, вот решил попробовать что-то новое, – он заставил себя улыбнуться своей фальшивой, мертвой, не достигающей глаз улыбкой. – Говорят, хорошо прочищает мозги. Снимает напряжение. Не волнуйся, Эм, я буду очень осторожен. Все под контролем. Всегда под контролем.

Он аккуратно забрал чек, сложил его и убрал в карман брюк. Затем развернулся и направился к своему кабинету. Снова. Щелчок замка прозвучал как выстрел в тишине. Он оставил её одну с её леденящими страхами. Спортивная стрельба. Ложь была такой вопиющей, такой неуклюжей, такой откровенно издевательской, что от неё становилось только страшнее. Он купил боевой пистолет. И он так грубо, так нагло лгал об этом. А значит, у него были веские причины это скрывать. Причины, о которых Эмили боялась даже думать. Но пистолет был реален. И двести патронов к нему тоже были реальны. И они, скорее всего, находились где-то здесь, в этом идеальном доме с идеальным газоном. Или там, в его тайном сыром логове в лесу. Готовые к использованию. Для «милосердия». Для «очищения». Для них.

Часть 6

После того, как мать, бледная и трясущаяся, показала ей чек на покупку пистолета, мир Лили окончательно съежился до размеров её всепоглощающего страха. Тяжелое знание о том, что у отца теперь есть настоящее боевое оружие, и его нелепая, циничная ложь о «спортивной стрельбе» превратили её смутные предчувствия и кошмары в леденящую, почти физическую уверенность – он задумал что-то ужасное. Что-то необратимое. Ночи стали для неё непрекращающейся пыткой – она прислушивалась к каждому шороху в спящем доме, вздрагивала от любого скрипа половиц, от любого звука за окном, а навязчивый шёпот из стены теперь казался ей не просто странным, а зловещим предзнаменованием, обратным отсчетом перед катастрофой. Сны тоже не приносили облегчения, становясь лишь гиперболизированным продолжением дневных кошмаров.