Мне почему-то казалось, что его дом заслуживает быть сфотографированным. И вскоре мои ноги вынесли меня из троллейбуса рядом с перекрестком улиц Девятого Мая и Врача Михайлова.

Вдоль улицы имени дня Победы тянулись одноэтажные двухквартирные дома. Под окнами раскинулись заросли из вишен и яблонь. Вдоль асфальтовых тротуаров кое-где стояли древние тополя.

Адрес Паши Конькова темнел буквами по ржавому стальному листу, прибитому под карнизом. Белая краска давно сошла, уступив место ржавчине, однако черные буквы еще сохранились. В палисаднике, заслоняя окна, торчала громадная яблоня и густой вишневый «подлесок». Давно немытые стекла слепо глядели на улицу. За низкой калиткой образовался непроходимый газон из аптечной ромашки, лопухов и крапивы. По-другому быть не могло, если в доме давно никто не живет.

Паша ходил отсюда в школу. Потом, повзрослев, занялся собственным бизнесом. Какой у бригадиров бизнес, всем известно. Паша занимался бизнесом, а тем временем один за другим скончались его родители. Квартира, скорее всего, была приватизирована, осталась за Пашей и теперь пугала своим видом прохожих. У богатых так. У них на мелочи жизни времени не хватает.

Я вдруг заметил, что в мою сторону, от противоположного угла палисадника, смотрит какая-то тетка. Пришлось отлипнуть от ворот и двинуться в ее сторону. Наверняка это была одна из соседок Великого Паши.

Однако старуха вильнула к себе в воротца, подставив спину.

– Мне бы о доме узнать! – крикнул я вдогонку старухе. – На секунду всего!

Слово «дом» подействовало на бабку словно кодовое слово: она остановилась и развернулась.

Допрашивать кого-либо, в том числе старух, я еще толком не умел. Впрочем, это могла быть всего лишь обычная беседа – без ручки, бумаги и диктофона. Однако рука у меня тем временем нажала кнопку мобильника, и запись уже пошла. Вряд ли старуха догадывалась, что я записываю ее голос.

– Здравия желаю, – поздоровался я с бабкой, как если бы она была майором, а я рядовым. И женщина обмякла.

– Слушаю вас, – сказала она, кивая в ответ. – Что вас интересует?

– Понимаете, – продолжил я, – нас интересует, конечно, не дом, а тот, кто здесь жил. Дело в том, что против хозяина возбуждено уголовное дело…

– Так-так, – оживилась старуха. – Слушаю вас, продолжайте.

– Коньков взят под стражу за убийство и причинение…

– Ну как же, – скрипнула старушка, опережая. – Это нам известно. По зиме натворил, паскудник. Пришиб одного до смерти, а другого лишил этого самого. Известно.

– Пятерых, – поправил я. – И теперь думает выскользнуть.

– Опять?! – У старухи округлились глаза. – Наново, значит, собрался… А я-то всё думаю: отчего это Гошка такой задумчивый стал, на работу не ходит, а теперь и вовсе пропал. Жил всю жизнь безвылазно, а тут вдруг намылился.

– Что за Гошка? – удивился я. – Вы что-то путаете.

– Ну, как же… Братец Пашин. Однояйцовый.

Последнее слово женщина произнесла без запинки, как по написанному, и с укором посмотрела мне в глаза. Возможно, она хотела сказать, что знать очевидные истины работники милиции просто обязаны.

– В смысле? – произнес я дурацкое слово.

– В смысле того, что похожи друг на друга, как два шарика от подшипника!

Старуху трясло от смеха.

– Это не я сказала. Это слова их родного папаши. Попробуйте отличить шарики друг от друга.

Я поймал себя вдруг на мысли, что стою с разинутым ртом: у Паши был брат, и об этом никто не знал – особенно Вялов. Он взял Пашу под стражу, провел очные ставки и успокоился. Оно и понятно, поскольку братец никакого отношения к Паше не имеет, потому что не обязан за него отвечать.