– В христианстве чё весёлого? Одна скорбь и охи-ахи безвременные.

– Ну, ты даёшь. А когда грешников в ад волокут, не смешно разве? А когда хвостатых изгоняют, а они краковской колбасой с крутых горок катятся – не забавно?

– Забавно, не забавно… Не в том дело. Ты про крышу забыла? Где мы надёжную крышу найдём? А вот если крыша сама нас найдёт – все бабосы на неё и ухлопаем.

– Не боись, Облуп: знаю, как рыбку съесть и в пруд не лезть! Ну всё. Постебались и хватит. За мной, придурки! В кабаке пусто, там самое важное доскажу. Замёрзла я тут.

– А давай ещё порезвимся. Рощица-то – сценическая. Ты куклёха, я куклач, суну в пасть тебе калач! – прошёлся на руках Ярун.

– А я кукла – хоть держись! С краю сцены повисла как жиз-зь, – взвизгнула Синька.

– Мы живые, на фиг, куклы – обоняйте наши пуклы!

– Плохо, Облупсик, плохо! Давай смелей, ритмичней, покажи кончик таланта!

– Не знаю, как вам, а у меня давно язык сценка щиплет: «Зелёный Медведь поднялся из берлоги»! Весна, птички! Выборы кончились, что теперь?

– Про Медведей зелёных никто и слыхом не слыхал.

– А у нас будет! А с Медведём зелёным – забуревшая Медведица.

– Дас ист фантастиш! Йа, Пэтька, йа. Йа забуревшая Медведица буду!

– Стоп! Не то… С такой пьеской как пить дать за Уралом окажемся.

– А не боись, Облупсик! – даже всплеснула руками Синька. – За Уралом – то же самое творится… Только вот всем нашим Медведя^>́м, что Урал, что кот в тапки насрал.

– Ты слюной-то не брызгай. Выборы кончатся – и все ваши прибаутки коню под хвост. Ты мне шутку вечную дай. Или что-то непрямое, опосредованное.

– Ишь, как умно заговорил. Ну ладно, тогда интермедия – «Путин и могильщик».

– Да не тарахтите вы! Принеси лучше, Облупсик, скатерть, куколку вам сооружу.

Облупсик двинул в шалман, вернулся, Синька-стервоза из жёлто-серой скатерти соорудила куклу. Тихон Ильич про себя так и ахнул! Кукла так сильно напомнила одну всем известную даму, была до того уморительно коротконогой, носатой и распатланной, что ему самому вдруг захотелось мастерить куклы, сочинять скоморошины…

– У меня в руках – баба-ворона. Вот и очки ей на нос. А вот и сценка-басня: «Ворона и заяц». Веселится на дубу ворона. Тащится, торчит, оттягивается. Тут – мимо заяц: «Ворона, ворона, ты чего это ни фига не делаешь? Про план до 2024 года слыхала?» – «Не-а». – «А про наказы?» – «Не-а». – «А хорошо ты отдохнуть устроилась. Можно и я так? А то спину от беготни ломит, уши от наказов трубочками скрутились». – «Давай, заяц, садись, оттягивайся». Сел заяц под дубом, сидит, умильно ему и сахарно. Тут – лиса. Смотрит – заяц. Сидит, косой, не работает, на мысли про капитал заграничный пыл свой не тратит. Подумала – цап и съела зайца. Убежала лиса… А ворона сладко зевнула и сама себе говорит: «Забыла зайцу сказать: чтоб так, как я, отдыхать, надо на самом верху сидеть!»

Тихон сладко сожмурился. Известная всем высоко сидящая дама и сделанный из солонки, зубочисток и перечницы заяц, сперва походивший на министра Мутко, а потом как-то незаметно уменьшившийся до Орешкина, враз вознесли его в балаганный рай.

– Слышь, Синька. Давай остальное в шалмане доиграем. Тут хмырь какой-то сидит. Наблюдает и отношение проявляет вроде, – вползвука прохрипел Ярун.

– Ладно, двинули внутрь, персонажи.

Не обидевшись на «хмыря», Тихон резво двинул за куклачами: поговорить про скоморошины, вместе о книге с картинками подумать…

– Тихон Ильич! Вы?

Оклик раздался так неожиданно, что Скородумов даже споткнулся.

Женщина, Тишу окликнувшая, оказалась давней знакомой, к местным музеям и библиотекам, правда, отношения она не имела, однако в охотку проводила по адресу.