Незадолго до майских праздников подтянутый, в новых казённых сапогах, Онищенко, возвращаясь со службы, встретил идущего со станции изрядно выпившего и отчего-то хмурого Спиридона Манаева, своего родственника (их жены были родными сёстрами).

– Здорово, свояк!

– Здорово, – отозвался Спиридон.

– Что не весел? Накакого опять в город ездил?

Давно для Сергея было загадкой, на какие деньги Спиридон каждый день пьёт и, судя по разговорам, тратит на свои разгулы деньги немалые.

Спиридон посмотрел на лыбящегося Сергея и в ответ скрипнул зубами:

– Даже поесть теперь нигде не достанешь! – и выругался крепко. – Смейся, смейся, недолго так будет длиться, скоро вас чеканить начнём, не посмотрю, что ты мне свояк!

Улыбка с лица самолюбивого Сергея в момент исчезла.

– Ну, ну, – прищурился он. – Кто бы говорил, рожа бандитская! И как тебя в живых-то тогда оставили, когда всю банду с Костей Ленковым, главарём вашим, перестреляли?

Спиридон схватил мускулистым кулаком Сергея за отворот шинели, но тут же отпустил, будто вспомнив о чём-то. И пошёл твёрдой походкой своей дорогой, словно ни в чём не бывало. Потом оглянулся, окликнул Сергея:

– Слышь, ты это… зла-то не держи. А насчёт поквитаться… это я пошутил, понял?

Дома Онищенко встретила жена. В избе было натоплено, пахло варевом, годовалая Ада мирно посапывала в зыбке. Пока раздевался, мыл руки, передал супруге неприятный разговор на улице.

– От этого-то всё можно ожидать, – накрывая на стол, скороговоркой заговорила худенькая Катя. – Вон, слышала, ещё в двадцать четвёртом за елизаветинскую банду его на расстрел осудили, и как только отделался? И при Семёнове, якобы, за убийство расстрелять хотели, да атамановские казаки одобрение за него написали, его и отпустили.

– Ну, так тебя послушать, его уж три раза в расход пустить хотели. Чё ж он тогда всё живой? – беря ложку, а другой рукой ломая хлеб, усмехнулся муж.

– А вот и живой, что хитрый Митрий.

– На что только пьёт, уж три месяца, почитай, без работы?

– А на прииски-то зря что ли мотался? – стала рассуждать Катя. – Шуре, сестре, на свадьбу кольцо подарил – платиновое, а серьги из червонного золота видел: рубины-то какие здоровенные. И дом заезжий, что у отца, мало, думаешь, доходу даёт? А там у него завсегда с приисков дружки обитаются, а чем расплачиваются? Верно, не бумажками? Вот тебе и пьянки. Это тебе не ваше жалование.

– Знаешь, Катька, мне милиционер Кушенков Васька тоже об том же талдычит. Мол, золота у них не меряно, коромчат до лучших времён. То-то он мне сегодня высказал, что скоро их время придёт…

Гуляние под гармошку

Погожим апрельским днём 24 апреля 31-го года в просторном светлом доме Спиридона Манаева в Песчанке было шумно: встречали приехавшего погостить брата Сергея. По этому поводу позвали соседей, многие пришли семьями. Гуляли как всегда весело, с песнями и плясками до поздней ночи.

В Песчанке Манаевы обосновались с 905-го года, приехав с Ононских приисков. Дом купили самый лучший во всём селе: на пригорке, издалека видно. Глава семьи Пётр Иустинович старательского дела не бросал – надо было кормить семью, – то и дело нанимался к золотодобытчикам и уезжал с весны до самых холодов. А под старость стал держать заезжий двор, что стоял на бойком месте под Ингодой в версте от Песчанки. Трактир этот принадлежал поначалу Анастасии Спешиловой, вместе с ней и заправляли там дела с 23-го года, а с 30-го подворье окончательно перешло в собственность Манаева-старшего.

Так что жили Манаевы зажиточно, на судьбу не жаловались. Сил справляться с немалым хозяйством хватало: семейство у Петра Иустиновича было большое: четыре сына – Иннокентий, Спиридон, Сергей да последыш Василий, и три дочери – Елизавета, Нина и Ольга.