Оправившись и собравшись с силами, стрелки бросаются, чтобы нанести последний удар. Сперва из-за камня выскакивает одна серая фигурка – это офицер – видно, как блещет обнаженная шашка, затем сразу целая горсть фигур, спеша и обгоняя друг друга, бросается в гору, быстро ползет на вершину сопки… От волнения бинокль трясется в руках, в глазах что-то мелькает и рябит…

Выстрелы японцев сливаются в один общий непрерывный треск… Но что это? Маленькие быстрые фигуры сразу остановились… Офицера впереди уже нет, на том месте, где он находился, виднеется лишь маленькое неподвижное серое пятнышко на желтом склоне горы… и вдруг сразу серые фигурки повернули и быстро побежали вниз, спеша и обгоняя друг друга. Одна, другая, третья падают и остаются лежать неподвижно, и скоро по всему склону горы остаются неподвижные серые пятнышки. Наша атака отбита…

Бой на правом берегу реки постепенно замирает. Сумерки медленно спускаются на землю, и на темнеющем небосводе одна за другой загораются далекие звезды. Последние шрапнели изредка вспыхивают яркими фейерверками на темном фоне неба. Кое-где еще слышна ружейная трескотня…

Мы оставляем с генералом перевал и спускаемся к деревне Даюйну, чтобы поужинать и выспаться несколько часов.

Несмотря на выдающуюся доблесть войск Восточного отряда, атака 28 сентября не увенчалась успехом; выбить японцев с перевалов не удалось. Генерал Штакельберг отдает приказание в 4 часа атаку возобновить[11].

Подкрепленные несколькими часами сна, мы в два часа ночи уже находимся на нашей артиллерийской позиции. Нас охватывает темнота холодной осенней ночи. Миллиарды звезд слабо мерцают на темном далеком небосводе. Длившаяся всю ночь горячая перестрелка теперь смолкла, и все тихо по ту сторону реки. Изредка стукнет вдали одиночный выстрел, и снова все погрузится в прежнюю глубокую тишину…

Но вот в ночной мгле резко грянул близкий ружейный выстрел. Еще и еще… И сразу беспокойно загремела ружейная трескотня, часто застукали пулеметы… Звук выстрелов слился в один общий беспрерывный треск… И вдруг страшный, отчаянный крик пронесся в темноте и, постепенно растя и возвышаясь, заполнил собою тишину ночи.

– Атака, – вслух замечает кто-то из нас.

Многие снимают фуражки и крестятся. Молча, напряженно вглядываясь в ночную мглу, слушаем мы, стараясь догадаться о том, что происходит там – впереди нас. Там трещат выстрелы, стукают пулеметы, и, покрывая все, несется крик «ура», неудержимый, стихийный и страшный… И слышатся в этом крике и вопль отчаяния, и торжествующий клик победы, и предсмертный страдальческий стон…

И подобно тому как родился и вырос в темноте ночи этот стихийный, ужасный крик, так и умирает он, слабея и тая. Проносятся последние раскаты и отдаются эхом в далеких долинах гор… Умолкает беспокойная стукотня пулеметов… Ружейная перестрелка слабеет… Атака кончена. Чем завершилась она? Удалось ли нам занять неприступные скалистые гребни, геройски обороняемые храбрым врагом, или, усеяв склоны гор телами наших павших храбрецов, мы отошли, разбитые и усталые, дабы собраться со свежими силами для новой борьбы? Безмолвная ночная тишина не дает нам ответа.

В 6 часов утра от генерала Ренненкампфа получается донесение, что атака частей его отряда имела лишь частичный успех; удалось занять лишь несколько сопок и между прочим ту, геройскую атаку которой нашими стрелками мы наблюдали вчера.

Бледный рассвет медленно наступает. Потянул легкий ветерок, и густой белый туман, стоявший над рекою, рассеялся. На противоположном берегу реки, у подножия высокой сопки, виднеются какие-то сомкнутые пехотные части. Вершина сопки занята сегодня ночью нами, и в бинокль ясно видны роющиеся за гребнем серые фигуры наших стрелков. Весь склон горы усеян телами раненых и убитых, павших в сегодняшнем ночном деле. Одни лежат неподвижно, другие, приподнявшись, в разнообразных позах ожидают помощи. В нескольких местах видны спускающиеся по склону группы людей – несут раненых. А вот над распростертым телом наклонилась серая фигурка с едва видимой отсюда беленькой полоской на рукаве – это фельдшер перевязывает раненого…