Настроение Жени тоже менялось кардинально. Общение с ним напоминало бесконечные киндер-сюрпризы – никогда не знаешь, чем все обернется. Может, день пройдет хорошо, и мы будем гулять, смеяться и дурачиться, а в ночи слать друг другу забавные мемы. А может, поссоримся из-за ерунды, он в очередной раз заявит, что я ему не нужна, и прогонит меня, и вечером я буду реветь в подушку. Вот вчера все казалось нормальным: мы были зашибись какими друзьями, он плел мне косу и, так как не было заколочек, держал несколько отделенных прядей в зубах. А сегодня все изменилось: я хочу к нему подсесть, а он молча, демонстративно отсаживается. И все это – при одноклассниках. Они смотрят на меня и то ли осуждают, то ли жалеют. В глазах – вопрос: «Чего она с ним нянчится?» В такие моменты я чувствовала ужасный стыд. Женя знал, как уколоть и унизить меня даже без слов. Было стыдно и за него, и за себя.

Я ругала себя на чем свет стоит. Повторяла, что нормальные люди в такие ситуации не попадают. Хотелось оставить его: пусть живет, как хочет, и со своими проблемами разбирается сам. Но что-то мешало – наверное, воспоминания, ведь хороших часов у нас было больше, чем плохих. И вафли с нутеллой, которые он профессионально готовил, и косы, и странные слова, сказанные на эмоциях: «Ты мое все, Сашка. Весь мой мир. Я полноценно живу только рядом с тобой. А в остальное время я как кот Шредингера, понимаешь? И жив, и мертв одновременно». Но бывало, я слышала и совсем другие слова. «Чего ты возишься со мной? Оставь. Иди к своим. Мне не нужны твои помощь и жалость. Тебе меня не исправить, я такой, какой есть. Меня все ненавидят, и тебе это не изменить». Бывали и дикие дни, когда он просто впадал в бешенство. «Пошла прочь, надоела. Ненавижу, бесишь! Ты дрянь, ты мне отвратительна». И так по несколько раз на неделе. Сегодня он один, а завтра уже другой, но ты готова простить ему все ради вот этого «Я без тебя как кот Шредингера, считаю минуты, когда снова тебя увижу». Женька был для меня уравнением, которое я мечтала решить. Но это оказалось невозможно – слишком много переменных.

Женя ушел в девятом классе после жуткой трагедии. Я думала, что он не вернется. Но ошибалась.

Проблему с окном решали несколько дней: вызывали родителей вандалов и пытались стрясти с них деньги. И вот я увидела, как Марк ходит по школе со свеженьким фингалом – побочный эффект похудения семейного бюджета. Марк всегда стеснялся семьи – не самой благополучной. Едва придя к нам, он, наоборот, понтовался так, что все считали его мажором. В гости он никого не звал, только в гараж. А потом правда вскрылась. Никакой Марк не мажор, его мама – уборщица! Новость быстро разлетелась. На Черепанова обрушился шквал насмешек. Потом, конечно, все поутихли, но как он пережил такой удар по репутации, не представляю. А еще как-то перед родительским собранием я видела у школьных ворот Марка и его отца. Последний был сильно навеселе, небритый и помятый, шатался. Марк его не пускал, обратно разворачивал. На собрание Черепанов-старший в итоге не пришел: видимо, Марку удалось отправить того домой.

Жизнь тем временем продолжалась. Вскоре у нас состоялось знакомство с новой училкой русского и литературы – классной руководительницей бэшек. На ней была очередная юбка-карандаш, на губах – неизменная винная помада. Валерия Антоновна написала на доске свои инициалы, затем попросила каждого по очереди встать, сказать свое имя и название последней прочитанной книги. Сначала мы вставали неохотно, но затем втянулись.

Наступила очередь Малика. Он встал, представился и сказал, что последняя его книга – инструкция, как открывать пивной бочонок. Класс взорвался хохотом. Удивительно, но Валерия Антоновна тоже засмеялась. А вот от старой русички за такое можно было и двойку схлопотать. Я поняла, что Валерия Антоновна адекватная и особых проблем с ней быть не должно. Это радовало: русский и литература – мои слабые звенья.