Нет, правда, что? В воспоминаниях об Андрее Сахарове, уже поздних, о Съезде народных депутатов, есть описания работы межрегиональной группы. Ничего особенного – какие-то правозащитники из провинции, кого-то посадили в сумасшедший дом, какие-то мелкие дрязги, причем люди рассказывают о своих бедах уже десять часов. Все уже потеряли нить разговора. Бесконечно усталый Андрей Дмитриевич сидит и все очень аккуратно записывает в тетрадку ручками разного цвета, даже, кажется, в разные тетрадочки, чтобы страдания были по порядку. И повторяет: «Это очень важно!» И записывает, и подчеркивает, и цветом выделяет. Как в «аккуратном доме» в ИКЕА. Чтобы создать в России нормальную жизнь, нужно сначала создать ее у себя в голове.

Как утверждают все люди, вспоминающие Сахарова, он был оптимистом.

Где это: м. Кунцевская, ул. Екатерины Будановой, д. 18, +7 (495) 443—11—90

Что это: музей, посвященный жизни и деятельности советского педагога и писателя А. С. Макаренко

Что можно: узнать о педагогической системе Макаренко, об успехах и трудностях ее применения в советское и наше время

Семейный альбом

Музей Антона Макаренко находится в двух комнатах Центра детского и юношеского творчества Киевского района, на Поклонной улице. Это бедный музей. Там есть фотоаппарат ФЭД, который выпускала трудколония Дзержинского и электродрели, которые они делали, ракетки для изобретенной в трудколонии Дзержинского игры горлет (вроде тенниса), а в основном – фотографии, письма, рисунки. И еще шкаф из его квартиры в Доме писателей, где он прожил с 1937 по 1939 год. Еще была пишущая машинка Макаренко, но ее украли, и теперь стоит такая же, но не его.

Меня там встретила атмосфера ожидания от меня неприятности. Водил меня по музею директор, Владимир Васильевич Морозов и еще Антон Семенович Калабалин, а потом к нам присоединился Ричард Валентинович Смирнов. Они втроем ходили со мной (а ведь хватило бы и одного) и обаятельно что-то рассказывали, а вместе с тем будто ждали, что я сейчас окажусь чем-то таким, от чего надо защищаться. У Макаренко в «Педагогической поэме», как только ему удается достичь какого-то успеха, появляется деятель Министерства образования и начинает его разоблачать за неправильное воспитание коммунистического человека. Этих сцен в поэме так много, что видно, как мучительно он это переживал. В музее я как-то почувствовал себя наробразовской инспекторшей, приехавшей с враждебными намерениями. Как бы все уже привыкли к этой неизбежной и бессмысленной враждебности и хотя улыбаются, но ждут, когда уж я начну.

Сначала я думал, что ждут беды, как старые деятели советского образования, которых не уважают нынешние журналисты. Все же Макаренко насаживали в СССР, как картошку при Екатерине, а здесь, вероятно, служители этого культа. А в постсоветское время появлялись статьи типа «Великий педагог ГУЛАГа». И я уже готовился начать объяснять, что считаю Макаренко гениальным педагогом, а советское содержание не важно, и то, что он в конце поэмы поет гимны ГПУ-НКВД тоже не так важно, хотя, конечно, это царапает. Но тут выяснилось, что мои собеседники вовсе даже не начетчики коммунистического воспитания, а антисоветчики. Выяснилось случайно. Они все – воспитанники Егорьевского детского дома, которым руководил Семен Афанасьевич Калабалин, ученик Макаренко, описанный в «Поэме» под именем Карабанов. О нем написала книгу Фрида Вигдорова – «Путевка в жизнь», и, рассказывая про Вигдорову, Владимир Морозов как-то за полминуты перешел к процессу над Иосифом Бродским и ее записи этого процесса, изданной потом под названием «Судилище». Я все же никак не ожидал услышать всего этого от бывшего детдомовца. «А он у нас свинарником заведовал, – с явной гордостью объяснил Антон Калабалин, сын заведующего детдомом. – А он вот какой. Он брат мой. Мы все братья, а Макаренко, получается, мы внуки. Я в честь Макаренко Антон. А так мы – калабалинцы». Калабалина в 1937 году арестовали по обвинению в антисоветской агитации воспитанников, но после ареста Ежова отпустили. Трудно сказать, как он относился к советской власти.