Заговорили о воспитании. Хозяйка рассказывала про жизнь с сыном, все время говорила «мы» и, когда договорилась до того, что они никак не могут выбрать то, чем хотят заниматься, дантист взмолился:

– Да пусть ваш сын занимается, чем захочет, в конце концов. Это же его собственная жизнь и его собственный выбор!

– Но он хочет – химией!

– И что?

– Ну какой из него химик? Что, я его не знаю? Я вас умоляю! Ну какой он химик!

– Вы действительно думаете, что все родители знают, как жить? Считаете, что мы сами живем точно так, как хотели бы? То есть, по-вашему, человеческие особи, достигшие определенного возраста, автоматически начинают все знать и понимать?

Ади захихикал, и жена строго на него посмотрела. В Гамбурге их ждали две дочери. Дантист с сожалением глянул на пару и продолжал:

– Ужасно, когда родители считают, что дети должны воплотить их собственные мечты. Это рано или поздно приведет к взрыву. Или к гибели. – На это хозяйка поджала губы, посмотрела на часы и ушла, скрывая возмущение.

До обеда связь так и не восстановили. Дантист уехал на свой машине попытать счастья в гольф-клуб и решил остаться там до ужина. Без него обед прошел тихо, но рыжая решила больше не ждать, а отправиться куда-нибудь, где есть работающий телефон. Спросила у хозяйки, куда для этого можно поехать, но та опять отговорила ее. Мол, такое у них случается, но всегда исправляют очень быстро. Машина отеля, к сожалению, в ремонте, а пешком в ближайшую деревню все же далеко. Вот-вот все починят, и совершенно не нужно волноваться. Можно было бы, конечно, вызвать такси, но опять-таки для этого нужен телефон. Какой-то заколдованный круг.

Но и через два часа ничего не наладили. Хозяйка пыталась уговорить ее подождать до завтра, но рыжая решительно собралась идти. Хозяйка, чувствуя свою вину, предложила сына в качестве провожатого. Он нехотя согласился – вернее, просто кивнул и пошел взять кое-что из одежды. У выхода хозяйка заставила их надеть резиновые сапоги:

– После такого светопреставления везде непролазная грязь.

До паба “Корона и роза” шли часа полтора. Там рыжеволосая наконец поговорила с редактором, тот был не строг, и сдачу рукописи перенесли еще на две недели. Она повеселела и заказала себе полпинты местного эля. Сын хозяйки тоже куда-то звонил, и она впервые увидела, как он смеется. Народу в пабе было на удивление много, по углам пьяно переругивались.

Обратно вышли уже в сумерках. По пути им попался только старик с седой собакой. После рапсового поля вошли в темный лес, где от сырости все поросло мхом: земля, камни, стволы и даже тонкие ветки ракитника. Тропинка свернула к ручью, в нем по черным валунам пузырилась вода цвета чая, а вдоль берегов блестели кусты жирной болотной травы. Птицы замолкли, под ногами мялась плотная губка мха, скрипела хвоя, и вдруг издалека раздался свист, потом топот, хруст веток и сиплый крик: “Стоять!” Потом кричали вразнобой, зло, неприятно. Рыжеволосая обернулась – к ним бежали пятеро молодых людей в охотничьих костюмах, с ружьями. Она успела только подумать, что это ради них перекрыта дорога в луга, как один из них громко выругался, оглушительно грохнуло, и фонтаном взметнулись земля, листья и щепки веток, а потом грохнуло еще раз у самых ее ног. Дальше все смоталось в клубок из выкриков, ругательств, стрельбы и страха, обычного человеческого страха.

– Раздевайтесь! Оба! – Только это можно было понять из визга на неразборчивом диалекте, вперемешку с дурным хохотом. – Быстро!

Они швырнули ее провожатого на землю, он вскочил и даже замахнулся детскими кулаками, но его ударили еще раз. Когда же подняли руку на рыжую, он торопливо начал раздеваться.