– Давай, Джаред!

Очевидно, устав от разговоров, девица втаскивает меня в гущу танцующих, пятится, тычась задом мне в пах, танцует мимо ритма, а затем медленно и торжественно поднимает одноразовый стаканчик, веером выплескивая остатки содержимого на пол вокруг нас.

Я высматриваю Вэл или Алана в надежде на поддержку. Вэл нигде не видно. Алан, прислонившись к нагромождению динамиков, целуется с Леном Ковальски, теннисистом, который в прежние времена каждые вторые выходные забрасывал наш дом яйцами.

С другого конца комнаты мне улыбается незнакомая девушка. Она симпатичная и запоминается благодаря ярко-голубой косынке, стягивающей волосы.

– Джаред!

Я оглядываюсь на свою собеседницу:

– Чего? – Ладно, побуду Джаредом.

– Поехали в Ванкувер, – лепечет она прямо мне в лицо, и я различают аромат ее дыхания – головокружительная смесь сладкой кукурузы и древесного угля.

Я скидываю ее руку с шеи, попутно размышляя, как эта рука там вообще оказалась.

– А что там в Ванкувере?

Она хохочет, будто я остроумно пошутил, потом выкрикивает:

– Трава, чувак! – После чего поскальзывается в луже собственной выпивки и – опаньки, уже валяется на полу.

Играет следующая песня, свеженький трек Понтия Пилота, и вокруг начинается форменное буйство. Я стараюсь не вслушиваться, помогаю бедняге подняться и веду ее к дивану в соседней комнате.

– Т-ты… ты обалденно милый, – бормочет она, тыча пальцем мне в грудную клетку. – Мир такой ужасный, Джаред. Ужасный и поганый. А ты нет. Ты уж-жасно милый!

Я усаживаю девицу на диван, пристраиваю ее затылок на подушку и говорю первое, что приходит в голову, мою любимую цитату из книги «Мой год»:

– Может, мир не такой уж шматок дерьма.

– Шматок, – хихикает она и – бац, уже спит.

Выждав несколько минут и убедившись, что она дышит, я отправляюсь в храм еды и напитков, чтобы проверить на практике теорию Алана о катастрофическом действии четвертой бутылки «Урагана».

Понтий Пилот – чикагский музыкант, год назад он выступал у нас в актовом зале, когда мы собирали средства для школьного журнала. Обычно концерт во вторник утром имеет нулевые шансы на успех, но ученический совет не смутили такие расклады, событию дали громкое название «Мега гала», и таким образом Понтий Пилот превратился в легенду. Впрочем, популяция школьников по большей части относилась к его музыке примерно как к футбольному кубку, выигранному в четвертом классе, или к рифленой картошке фри в столовой: всего лишь ностальгическая любовь, слабая и непрочная.

После того концерта Понтий Пилот согласился поговорить о своем творческом методе у нас на факультативе продвинутого английского.

– Как ваше настоящее имя? – спросил его кто-то из ребят.

– Вообще-то, меня зовут Филип Пэриш, – ответил Понтий Пилот, – но псевдоним способствует развитию бренда. А для музыканта бренд – это всё.

– Не могли бы вы раскрыть свою мысль? – Мистер Таттл давно уже превратился в автомат, обреченный вечно анализировать концовку «Гроздьев гнева», декламировать «Макбета» и задавать вопросы, вроде «Не могли бы вы раскрыть свою мысль?».

Пэриш пожал плечами:

– Бренд представляет вас публике. Выделяет из толпы. И в конце концов, возможно, люди вспомнят ваш псевдоним и свяжут его с вашим творчеством. – Он указал пальцем на компьютер на столе мистера Таттла. – Яблоко с надкушенным боком. – Затем на банку «Пепси» мистера Таттла: – Синяя банка с красно-бело-голубым кругом.

– Но это предметы, а не люди, – возразил Алан.

В ответ Пэриш показал в мою сторону:

– Вот этот парень знает толк в бренде.

– Ной? – удивился кто-то.