А что я отвечу? А я промолчу, как всегда…

Приступая в пятый или шестой раз за день к мытью пары чашек-ложек-тарелок, поймала себя на мысли: «Неужели я действительно когда-нибудь научусь делать это автоматически, и у меня на кухне будет вечный порядок?».

Жизнь – забег на длинную дистанцию, это всем понятно. Бегать я ненавижу, как и плавать, как и вообще всякие бессмысленные телодвижения, и когда мне кто-то рассказывает, как он любит бегать (плавать и далее по списку), у меня всегда такое ощущение, что этот человек надо мной жестоко издевается или во всяком случае смеется. Но из тяжелого школьного детства я помню это ощущение – бег на 2 километра, например. Причем ты можешь не бежать, можешь идти или хоть ползти, но ясно, что пока ты не преодолеешь каким-нибудь способом это расстояние, от тебя не отстанут. Поэтому ты все-таки как-то бежишь, надеясь, что так эта пытка закончится быстрее. И второе дыхание действительно часто открывалось. Мне до сих пор трудно в этот факт поверить, потому что он противоречит повседневной логике. Дыхание сначала есть, потом его нет, откуда оно может опять взяться? Таких довольно много в жизни вещей, про которые в книжках читаешь и не веришь, думаешь: «точно вранье». Ну, например, что купаться в ледяной воде на Крещение или в каком-нибудь святом источнике на самом деле не так уж холодно и вовсе не противно, а очень даже приятно. Я не купалась, и я до сих пор не верю. Или в то, что бывают кризисы. В развитии человека или в семейной жизни. То есть что было все хорошо или хотя бы нормально, потом вдруг резко и без всякой видимой причины стало все плохо («наступил кризис»), а потом вдруг каким-то чудесным образом все опять стало хорошо. В этом я тоже не купалась, и в это я тоже не верю. А во второе дыхание тоже не очень верю, но точно помню, что оно было. И исходя из этого опыта хочу надеяться, что в марафонском забеге по жизни тоже откроется второе дыхание. Вот-вот уже откроется, я чувствую. Осталось совсем чуть-чуть.

Ехала в субботу рано утром петь утреню с литургией и подумала, что, наверное, я сейчас единственный человек во всем этот поезде, на всей этой станции, который проснулся в такую рань добровольно, а не по необходимости. А, может, и не только в метро, а и во всем городе таких немного наберется. Свободных и счастливых людей, делающих то, что они хотят. Дети не в счет, разумеется.

«Претерпевший до конца спасется». Проблема в том, что мало только терпеть. Если бы не дети! Эх, если бы не дети! Как бы было легко жить. Терпи себе, и все дела. А тут надо еще чего-то хотеть, к чему-то стремиться, чего-то добиваться, к чему-то вести и призывать. И вдохновлять. И понукать. И помогать. Тут терпением явно не отделаешься. Но и терпеть тоже!

Интересно, когда-нибудь я научусь с первого раза правильно печатать слово «соответственно»? Всегда пропускаю вторую «т». Четыре согласных подряд не укладываются в голове.

Апостол Павел предупреждает нас: «Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших» (Послание к Ефесянам, 4.29). Как это правильно! И как трудно этому следовать.

При всем моем равнодушии к вещной стороне действительности, какие-то простейшие бытовые предметы иногда вдруг глубоко проникают в душу и цепляют там какими-то неведомыми крючочками какие-то потайные струны. Вот, например, вешалка с уточками. Плечики для детской одежды, и там внутри, между верхней и нижней палками, вырезана утка с утятами. И столько вдруг она вызывает в памяти всего! Пионерское детство. Утро, в шкафу на вешалке коричневая колючая форма, а на ней еще черный фартук и красный галстук. Впрочем, галстук, кажется, на специальной палочке на дверце шкафа. Непередаваемая смесь ощущения начала жизни, радостности этого начала, и унылости этой жизни – школа, уроки, однообразное томление и скука, а с другой стороны, вдруг спросят на уроке – вообще ужас. В общем, детство то самое, золотое, о котором столько всего написали другие, и о котором я стараюсь не вспоминать. Но вот так взглянешь на вешалку – и невольно все вспомнишь. Нет, я ни за что ее не выкину. Как хотите, ни за что.