Славик вцепился в сумку и попытался затянуть меня обратно в квартиру, когда я шагнула в подъезд, но я вывернулась. Он раздражённо зашипел:

– Куда ты на ночь глядя? Зайди домой. Не устраивай концерты.

Бороться с ним я была не в состоянии, но и возвращаться не хотела. Провести вдвоём целую ночь, выслушивая и дальше его нескончаемые обвинения – нет уж. Да и просто видеть его невмоготу.

У соседей по площадке щёлкнул замок, и Славик тотчас выпустил и ручку сумки, и мой рукав.

Соседка, милая бабуля, отправилась выгулять своего той-терьера на сон грядущий. Завидев меня, она поздоровалась и полюбопытствовала:

– Никак уезжаете? По работе опять или на отдых?

– По работе, Марья Иванна, – фальшиво улыбнулся Славик, но поймав мой взгляд, тотчас посерьёзнел.

А я вдруг впервые ощутила острую, почти непереносимую неприязнь к собственному мужу. К его ранним залысинам, влажно лоснящимся на свету, к его бегающему взгляду, к рыжеватой щетине, к линялой майке, которую он в спешке натянул наизнанку.

– Нет, – с такой же фальшивой улыбкой откликнулась я. – Я ухожу от мужа. Навсегда.

Славик так и подвис, скроив красноречивую гримасу. Соседка тоже удивлённо приоткрыла рот на моё внезапное откровение. Забормотала сконфуженно:

– Ну, все ссорятся…

– Мы не поссорились, – не переставая искусственно улыбаться, возразила я. – Я просто застукала его с другой.

– Ксеня! – подал голос Славик.

Наконец приполз лифт. Мы вместе с соседкой и её пёсиком зашли в кабинку. А Славик так и остался стоять на площадке в оранжевых парусиновых шортах и старой растянутой майке.

А когда двери лифта сомкнулись, во мне вдруг будто что-то надломилось и треснуло. Я невольно всхлипнула, раз, другой, и разрыдалась.

– Что ты? Что ты, Ксюшенька? – заволновалась соседка, а я ни слова сказать не могу, реву в голос.

Её той-терьер принялся визгливо мне подвывать. И скулил, дурачок, не утихая, пока лифт дребезжа ехал вниз.

Соседка тоже что-то лопотала без умолку. Даже потом на приподъездную лавочку со мной рядом присела.

– Может, наладится ещё… Правда, я так и думала, что рано или поздно что-то такое случится.

Я аж плакать перестала.

– В смысле? – шмыгнув носом, уставилась на неё недоумённо.

Соседка опять сконфузилась, заёрзала.

– Говорите, говорите, Марья Иванна, теперь-то уж что.

– Ну… видела пару раз и раньше… ходила к твоему какая-то… когда тебя не было. Вот на той неделе… И где-то пару месяцев назад… Брюнетка...

Я протяжно выдохнула, зажмурилась, стиснула зубы. Я и не думала, что может быть так больно…

– Ну что ты? – вновь запричитала соседка. – Оно, конечно, неприятно, но это жизнь. Все мужики гуляют, все. Уж поверь мне.

Бабуля взялась рассказывать мне чьи-то чужие драмы, я даже не вслушивалась. Что мне они? Тут свою-то не знаешь, как вынести.

И всё же я потихоньку взяла себя в руки. Попрощалась с сердобольной соседкой, вызвала такси.

Видать, сегодня судьба моя такая – ночевать в гостинице. Ну а куда податься потом – подумаю завтра. Или послезавтра… Квартира ведь Славика, точнее, его родителей, так что придётся теперь подыскивать новое пристанище. Но всё это потом...

6. 6

Сейчас мне хотелось просто упасть ничком и забыться, уснуть крепко-крепко, чтобы ничего не чувствовать…

Однако удалось мне только первое. Кровать в одноместном номере оказалась неожиданно широкой. Можно было лечь хоть вдоль, хоть поперёк. Я так и сделала: рухнула без сил поверх покрывала.

А вот уснуть не получилось. Болело в груди очень. Сейчас даже острее, чем сразу. Сразу – оторопь худо-бедно сглаживала едкую горечь. А вот теперь меня придавило.

Говорят, что женщина всегда чувствует, если мужчина разлюбил, если ей изменяет. Но я ничего не чувствовала. Ничегошеньки.