Боже мой, как я устала.

Кажется, еще одно усилие, и я просто рухну без сознания. Тело ломило, в глаза будто засыпали песок. Как же медленно крутятся мысли.

Час назад, в ванной, я разглядывала мешки под глазами и взбухшие вены на белой груди. А вдруг это не вены, а тонкие хвосты, извивающиеся под кожей? О, Боже!

Может, мама права, и я расплачиваюсь безумием за глупую грусть?

В конце концов, я ведь выжила! Может, я должна радоваться каждому дню? Осознать что-то… Быть благодарной. Только кому или чему? Случайности?

Как можно верить в высшие силы, когда умирают дети?

Почему-то вспомнился тот журналист, Генри Купер.

«А что, если я скажу вам, что в той катастрофе не выжил никто?»

Я усмехнулась. А вдруг я и правда умерла, и эта реальность лично моя? Чистилище в вечной депрессии. Интересно, в этой игре можно победить?

Возникло ощущение дереализации. Несколько секунд я не понимала, что я – Леола. Что живу в Сент-Поле. Что живу.

Ощущение ушло так же внезапно, как и пришло.

Наверное, стоит довериться доктору, а не своему воспаленному мозгу. Со мной явно что-то не так.

Это ты еще умолчала о сове…

Я открыла пузырек и высыпала таблетки на ладонь. Даже этот незначительный вес заставил ее дрожать. Наверное, я сейчас усну и без них. Таблеток совсем немного. В аптеке их всегда выдают дозой на несколько дней. Чтобы ты не смог покончить с собой. Они имеют дело с такими поломанными, как я, и знают, что с нами делать.

Я кинула одну таблетку в рот и почувствовала одновременно облегчение и отвращение.

Облегчение – потому что не надо больше ничего решать. И появилась надежда, что таблетки помогут.

Отвращение – потому что в глубине души знала, что это не так.

Как же я устала.

Я тонула. Вода заливалась в нос и рот. Вокруг была темнота. И вдруг в этой темноте высветились белые крылья. Сова.

Она летела сквозь воду, сквозь пустоту. И мне было так тепло от взгляда ее желтых глаз. Я знала, что теперь со мной все будет хорошо. Она рядом.

Сова подлетела так близко, что я увидела темные узоры на ее перьях. Клюв открылся, и из него прошелестел голос бабушки:

– Проснись!

Но я не проснулась. Только упала в еще больший мрак и очутилась на мостовой.

Лил дождь, громыхала молния. Кафедральный собор белым призраком возвышался над городом.

Вспышки молнии высвечивали огромные резные арки и застывшие мраморные скульптуры. Испуганные и холодные.

Проснись.

Теперь я знала, что сплю. Я снова стала чем-то. Скользким, как тень, и страшным, как сама смерть.

Проснись, проснись.

Я не могла осознать себя, управлять собой, разбудить себя.

Что я такое? Я не знаю!

Я пряталась в тени деревьев и наблюдала за тусклым светом в окне собора. Я хотела насытиться.

Тяжелая дубовая дверь приоткрылась, из собора вышел мужчина в длинном черном пальто. Высокий, широкоплечий. Он был чем-то обеспокоен, теребил ключи от машины в руках. Затем осмотрелся, поднял воротник пальто и побежал под нещадным ливнем к стоянке.

Я перемещалась словно воздух. Раз – мимо белой мраморной стены собора. Два – меж рядов машин. Три – я у пассажирской дверцы старого субару.

Проснись, проснись!

Мужчина обогнул капот и оказался один на один со мной.

Руки бросают воротник пальто. Лицо искажается в страхе.

Проснись!

Он кричит, и рот раскрывается неестественно широко. Он кричит, а я приближаюсь. Он кричит и падает. Дождь хлещет в его распахнутые обезумевшие глаза, в развалившийся рот.

Да, отдай мне все. Всего себя…

Проснись!

Я вскочила с криком.

Нет! Не может быть!

Он умер! Он умер! Я убила его.

Я не знала, что делать, куда бежать.

Ветер швырял дождь в окно, гремел гром.

Все тело трясло, горло сдавливало. Я начала задыхаться и побежала в ванную за таблетками. Но противотревожного больше не осталось, остался только флакон с новым препаратом. С этими проклятыми фиолетовыми таблетками! Я швырнула флакон в зеркало, и он с грохотом разбился, таблетки посыпались в грязную раковину, покатились по полу.