На следующей перемене (это была так называемая большая перемена) я провинился опять. Дети из более состоятельных семей ходили на этой перемене в буфет, чтобы купить за пять копеек пирожок с капустой, или стакан компота за три копейки, или стакан чая с сахаром тоже за три копейки. У меня даже таких денег не было, поэтому я слонялся по коридору от нечего делать. Какая-то из нянечек везла в этот момент на каталке в буфет поднос со стаканами компота. Перемена уже началась, она где-то задержалась и почти бежала, таща за собой на веревке каталку, нагруженную металлическими подносами со стаканами. Как-то так получилось, что то ли я, то ли она сама зазевались, я оказался на её пути, каталка наскочила на мою ногу, несколько стаканов свалилось на пол, и хотя ногу задавило мне, но нянечка начала орать, что виноват я. Прискочила та же дежурная по этажам учительница и увидела, что я опять в центре скандала.

На последней перемене мы бежали из спортивного зала, расположенного на втором этаже здания, вниз на свой этаж. Мы неслись изо всех сил, и я наскочил на большую швабру, которой высокая тетя Настя – школьная уборщица – протирала пол на этом этаже. Я зацепил ногой край швабры, тетя Настя крепко её держала, я полетел на пол, но и тетя Настя упала. На мое несчастье все та же дежурная учительница оказалась неподалеку, я был схвачен и приведен в директорский кабинет. Учительница рассказала ему о моем вызывающе хулиганском поведении и оставила меня наедине с директором.

Вместо того чтобы кричать на меня или запугивать страшными карами, Вениамин Евлампиевич спросил меня, нарочно ли я натворил сегодня столько бед, что понадобилось вести меня к нему. Я сказал, что с Володей Жадновым я ввязался в драку случайно, я этого не хотел, но так получилось, а в двух других случаях у меня и в мыслях не было шалить.

– Вот видишь, – сказал мне Вениамин Евлампиевич, – вместо того, чтобы смотреть по сторонам, ты или ворон в небе считал, или вообще носился, как оглашенный, по коридорам. А ведь надо все-таки отдавать себе отчет в том, что делаешь. За плохое поведение можно и из школы вылететь. Он сказал, что надеется, что я образумлюсь и не буду ни его, ни себя подводить, и отпустил меня с миром. Надо ли говорить, как я был признателен своему директору, как я боготворил его и почитал за самого мудрого и доброго человека.

Когда мы учились в восьмом классе, в школу вдруг прислали новую персону на должность директора. Ею оказалась в чем-то проштрафившаяся секретарь Канавинского райкома партии Борисова, «спущенная» на образование. Я не помню сейчас точно, какими были её имя и отчество (кажется, Елизавета Максимовна), прочно задержалась в памяти только фамилия. В то время в СССР во всех кинотеатрах показывали ходульный китайский фильм о коммунистке-китаянке, нестарой женщине, властной и даже жестокой, которая по какой-то причине рано поседела. Фильм так и назывался «Седая девушка». Борисова тут же получила это прозвище за её безапелляционное и агрессивно наступательное поведение. Она была полной противоположностью Вениамину Евлампиевичу, и школа начала хиреть.

Через два года после её окончания мы снова собрались на каникулы в Горьком. Володя Брусин поступил в Горьковский университет (позже он стал крупным математиком, доктором наук и профессором, заведующим кафедрой), Юра Фролов поступил в МГУ на механико-математический факультет, я учился в Москве в Тимирязевке, и собирались мы теперь вместе только на каникулах. Мы решили навестить Георгия Иосифовича Перельмана. Володя знал домашний адрес своего дяди, мы отправились пешком до дома, где наш учитель жил, и позвонили в его дверь.