Потом мы ехали куда-то на такси. По пути у одной из гостиниц в центре города остановились. Ирина сказала, что надо купить цветов. Цветы продавала цыганка с глазами испуганной лани, худая и очень высокая, чем-то похожая на Лидочку Брагину – смуглую девочку из моего недавнего детства. Подавая мне три алые гвоздики в хрустящем целлофане, цыганка широко улыбнулась, и я поразился тому, насколько она ярче и симпатичнее моей Ирины. Внешне она была безупречно красива и стройна, но то была красота, за которой, к сожалению, ничего не стоит. Форма без содержания, сосуд без вина.

Ирина в этом смысле была для меня намного интереснее. В ней, по крайней мере, живет любовь к музыке и эта пленительная извращенность, слегка затенённая кружевом таинственного договора, который дает ей право властвовать надо мной и не нести ответственности. Она мудра, и это тоже притягательно. Она распутна, и это пьянит. Она порой высокомерна, и это тоже каким-то образом возвышает её в моих глазах. Настоящие женщины должны быть такими. Иногда она смотрит на меня, как бы говоря: «Кого люблю – того и бью». Она разжигает во мне ревность, а униженный и ревнующий, я люблю её ещё больше, ещё сильнее. Люблю из последних сил.

До ворот Центрального парка мы в тот день так и не доехали: помешал разобранный мост. У моста из такси мы вышли, расплатились с шофером и быстро зашагали по длинной, почти бесконечной аллее к загадочному ночному кафе под названием «Фрегат».

По дороге Ирина снова посоветовала мне обратить внимание на девочек, которые там будут. А особо – на именинницу. Я отшутился. Она в пику моей шутливости стала настаивать на своем.

– Заведи себе ровню, – говорила она, – беседуйте с ней, целуйтесь, живите своими интересами. А вечером, если хочешь, приходи ко мне. Я буду твоей тайной любовницей. Твоей гетерой. Твоя душа пусть ей принадлежит, а тело будет принадлежать мне. Это так романтично.

– Но мне с тобой хорошо. Я не хочу ничего менять.

– Я не спорю. Не спорю. Но в твои годы молодые люди обычно стремятся куда-то поступить, раскрыть в себе кучу талантов, утвердиться на избранном поприще, устроиться на приличную работу. А я сковываю тебя в этом смысле. Неужели ты этого не понимаешь? Я старше тебя. Мне уже ничего не надо искать в этой жизни. Я свои университеты прошла.

– И я, я тоже ничего не хочу.

– Это глупо. Ну, как это – ничего не хотеть в твои годы?

– Вот так.

– Так просто, милый мой, даже воробьи не чирикают.

Она посмотрела на меня с улыбкой старшей сестры и продолжила:

– Так вот, я бы посоветовала тебе обратить внимание на именинницу. Её зовут Вероника. И она… она чем-то похожа на тебя. Да-да! Не смейся. Вы же ровесники. В ней есть что-то милое, детское, наивное, если хочешь. Чистое что-то… Присмотрись.

– Но мне никого не надо, кроме тебя, – упрямо стал отказываться я, предчувствуя приближение развязки, и пытаясь сохранить всё, как есть.

– И не спорь, пожалуйста, со мной. Я знаю, что делаю.

– Но я…

– Это в твоих интересах, милый мой.

***

Отмечающих собралось человек восемь. Все люди очень разные, и все первое время сидели, заметно скучая, пили розовый портвейн и вяло закусывали копченой колбасой с сыром. Потом какой-то румяный и упитанный милиционер, видимо, давний знакомый Ирины, начал рассказывать анекдоты, после чего девушки заметно оживились, зашептались между собой и стали поглядывать на меня с явным любопытством. Я же не спускал глаз с Ирины, которая сидела напротив меня, и был поражен тем, как вдруг при тусклом искусственном свете она преобразилась. Как вдруг она стала хороша. Даже её ресницы казались сейчас длиннее, чем прежде, и глаза блестели выразительнее, и серьги в ушах, и крохотный перстенёк на руке – всё казалась восхитительным.